Каждый день мне бывает тошно! Рычаг выскальзывает из рук. Пальцы трясутся. Все бесит: и смрад, и гнусные рожи. До чего ж я их всех ненавижу! И еще эта гадость – амброзия! Я не могу выносить ее запаха! Кто только выдумал эту отраву?! Пришельцы толкуют, она «угнетает» наследственность. Они запрещают амброзию, учредили надзор. Но я их всех ненавижу! Сил моих нет как болит голова! Наверно, сейчас упаду на загаженный пол. И тогда сдерут штраф – вычтут целый жетон. Все кругом вертится, прыгает, скалится… Что-то ударилось. Это – моя голова… об пол. Фу! Стало, кажется, легче дышать.
Вот он крадется! То наш амбропол – представитель особой полиции. Работенка такая – следить, чтобы не глушили амброзию. Парень свое дело знает. С пьющего полагается штраф. Только где возьмешь пьющего, если нету амброзии? Вот! Теперь я – живу! Голова – точно стеклышко! Многовато, конечно, – жетончик за банку амброзии, зато – к месту и главное вовремя. Что бы мы делали без «амбропола»!
В перерывах сидим на лавочках, жуем жвачку и слушаем учителей. Каждый день они говорят об одном и том же – о «губительном действии» растреклятой амброзии. Когда болит голова, мы их просто не слышим. Когда мы «здоровы», – под их бормотание спим. За уроки им тоже платят жетонами: не пропадать же людям от жажды.
Я и сам бы мог рассказать о «губительном действии» этой амброзии на мой организм… Я способный. Мне доверено тонкое дело: поднимать, когда загорается лампочка, рычаг вверх, а затем поворачивать – влево и вправо. Большинство наших местных тупиц только дергают рычаги на себя.
Лавки, стены и коридоры усеяны листами бумаги. На них нарисовано про амброзию: «О вызываемых ею наследственных изменениях». Об этом талдычат и учителя.
Все наши скоты не имеют понятия о чистоплотности. Только глазищами хлопают, когда видят, что я собираю картинки и устилаю ими плиту под своим рычагом. Этим олухам не понять, что в похмельных конвульсиях лучше биться не на холодном полу, – на подстилке из бесполезных советов.
Наконец, работа окончена. Мы выползаем, вываливаемся, выкарабкиваемся всей массой наружу. Впереди – веселое счастье, ради которого и рождаются сельфы. Мы – в единым порыве. Когда нас мучает жажда – не стой у нас на пути!
Гремят банки амброзии – весело слышать. Их выкатывает подпольный спекулянт – автомат.
Пьем. Глоток за глотком в нас вливается радость. Вокруг – милые рожи друзей. Жизнь без амброзии холодна и пуста. Мы почти не едим, – только самые крохи: никогда не хватает жетонов. Спим где придется. Но это не важно. Зато мы – бесстрашные, благородные, гордые сельфы.
Когда-то, задолго до этих пришельцев, пытались уже запретить нам амброзию. Жалкие хлюпики предавали народ, желая отнять у него навсегда это светлое диво. Кричали про «Национальное бедствие», «Деградацию личности», «катастрофу». Но мы – не пугливые. Появилась свободная новая раса яростных «сельфов.»!
Говорят, что потомки пришельцев были как раз те сбежавшие умники. А теперь они вмешиваются в наши дела, нас во всем ограничивают. А амброзия как пилась, так и пьется. Пьют все. У кого нет мозгов – выпивает со скуки, у кого они есть – от тоски. Сельфы пьют, чтобы жить, чтобы вырваться из дерьма, на которое обрекают себя ненормальные трезвенники.
Пришельцы собирают нас на работу – называется «Трудовым воспитанием». Им нравится, когда мы все – в куче. Оно и верно. Пить в знакомой компании – веселее.
Опротивел старый язык, на котором долдонят о трезвости. Мы говорим по-иному. К примеру, я отрываю напарнику ухо, и он верещит, потому что без слов понимает мою к нему нежность. Мне хочется оторвать ему ухо: ведь он такой славный, а ухо – противное! И я отрываю этот ненужный предмет и прячу себе под язык.
Бабье не спускает с меня похотливых очей. Они видят, как яростен я и красив. Но они мне уже не нужны. Разве что найдется такая, которую я захочу укусить. Они любуются мною: я так грациозен!
Теперь прогуляемся. Я люблю свежий воздух, заходящее солнце и серебристую пыль: в ней я просто неотразим. Я так плавно иду – не иду, а «скольжу»! Должно быть, со стороны это выглядит бесподобно! Сельфы во все времена отличались своей красотой. Но я – прекраснее всех!
