Ее первое видение пришло к ней в тринадцать, на празднестве в честь пятого дня рождения принцессы Амелаиллы.
Никакого экстаза или вдохновения, которые ей обещали книги, она не почувствовала. А вот описание матушки оказалось удивительно точным: как рукоятью меча по голове.
В тот момент она стояла в саду и мирно любовалась замечательным кустом с великолепными розами. Матушка в те годы увлекалась садоводством и частенько просила Лэйли помочь, так что она знала толк в розах, и восхищалась кустом с позиции эксперта. Очень приятно — восхищаться чем-то с позиции эксперта. Можно отмечать неудачно обрезанную ветку и думать, что садовники у Императора молодцы, но дома лучше.
Особенно прекрасно найти тихий уголок парка и восхищаться розами в тишине.
На празднество пригласили чуть ли не всех аристократок добрачного возраста в Империи, поэтому тишина, конечно, была весьма относительна. И сюда доносился звонкий смех и отголоски разговоров. Лэйли ни в коем случае не была тихоней или изгоем, она просто немного устала с утра «устанавливать важные дипломатические связи», как говорила Енглая, и решила «пополнить энергию», как часто приговаривала матушка.
Поэтому она стояла, смотрела на розы, немножко нюхала розы, насколько позволяла новенькая шляпка-шуте с слишком уж широкими полями, и совершенно никого не трогала. А потом в одном из входов в цветочный лабиринт стремительно промелькнула костлявая фигура принцессы Сеннилении.
Лэйли даже понять не успела, что это она. Отметила мелькание голубого принцессиного платья, повернулась вежливо поприветствовать… И «рукоятью по голове», бух!
…толпа людей, людей простых, людей непростых, людей грязных, людей чистых, людей вонючих и людей благоухающих; пот на духи, духи на пот, и кровью поверх, много крови, сладковатый запашок стелется и накрывает толпу, и ее тошнит, но нельзя, нельзя, нельзя останавливаться, затопчут.
Она пробивается ближе, ближе, ближе к эшафоту, там что-то важное, там казнь, там было много казней, но важно успеть на ту самую, она отпихивает локтем жирную тетку, та кривится, открывает рот, набирает воздуху для крика, но видит платье, видит лицо, видит перстни, и проглатывает оскорбление, а она пробирается дальше сквозь толпу, протискивается меж тел полных и худых, детских и взрослых, больших и маленьких, уродливых и красивых, топчет ноги, ножки и ножищи, и наконец вырывается вперед, когда палач уже занес топор.
«Я его беру, я беру, я беру его!»…
И снова розы.
И солнце.
И тепло.
И день рождения принцессы.
Новая шляпка давит на уши, лента врезается в подбородок, платье для прогулок сильно жмет в талии, — с утра Инит слишком затянула корсет, Лэйли сама попросила ее сделать как у взрослой, и жалела об этом все утро, — новые туфли натерли мизинцы. Ее тело снова ее, привычное и знакомое, послушное.
Пахнет розами и немножко травой. Вкусно пахнет.
Лэйли пошевелила пальцами правой руки. Почесала нос, вслушиваясь, как шелестит буф из-за движения плеча. Шорох ткани — как доказательство реальности.
Ей будто шепнули: «отомри, ты снова здесь».
Лэйли было тринадцать. Матушка предупреждала, что такое может случиться, но она все равно не сразу поняла, что случилось.
«Очень важно следовать своим инстинктам в такие моменты», — говорила матушка. Это Лэйли вспомнила уже на бегу.
Она рванула в лабиринт, не позволяя себе задумываться, поворачивала на развилках, и наконец догнала принцессу Сеннилению.
Та как раз пыталась вытащить из куста арбалет. Хороший, кстати, арбалет. Отец с таким гарпий отстреливать ходил, когда те наглели и начинали нападать на деревни.
— Не стоит. — сказала Лэйли.
Она поняла, что понятия не имеет, чего именно не стоит. Если подумать логически, как раз стоило. Стоило убрать эту смертельную штуку подальше, пока ее еще кто-нибудь не увидел.
Немедленно, сейчас же! Это она знала точно, но на это, похоже, ушли остатки предвиденья, потому что она понятия не имела, почему.
Сердце билось, как бешеное, в ушах стучала кровь. Видение отняло много сил, и стремительный бег в тяжелом платье по полуденной жаре их отнюдь не прибавил.
