… Не обратил сначала внимания и отнесся с презрением. Но, однако, разговор продолжался. Слышу – звуки глухие… и при всем том внятные и очень близкие.
Иван Брыкин умер. Явление, конечно, грустное, но естественное – как говорится, все там будем. Как это с ним произошло, Брыкин не заметил, что тоже, в общем-то, естественно (тем более, почил он в стадии сильного опьянения по случаю аванса). И когда он очнулся…
Очнулся?
Вот здесь-то и начинается неестественное. Даже – противоестественное. И все-таки он очнулся.
Сказать, что он открыл глаза, нельзя, поскольку он их не открывал, но Брыкин вдруг увидел над собой застиранное небо и увидел, как из него, из этого неба, сыплется снежная крупа.
«Значит, не дошел»,– подумал Брыкин. Он имел в виду – не дошел до дому. Кое-что он, в общем-то, помнил: как вышел, помнил, как подобрал у дороги серого котенка – дочке, решил, она любит. Котенок согрелся и тарахтел, а Брыкину было холодно и ехать далеко. Потом он лежал на спине и глядел под подол мужику с посылочным ящиком, а кто-то выкрикивал:. «Куда идет? Куда идет, говорю?», и кто-то-ходил вокруг, но его не трогали, а за пазухой возился котенок.
Теперь в небе висело лицо жены. «Туши свет,– подумал Брыкин.– Сейчас начнется…»
Но тут его накрыли крышкой и стали заколачивать. Потом он почувствовал, что его куда-то опускают, и услышал, как по крышке стучат комья земли.
– Это че это? – недоуменно пробормотал Брыкин.– Хоронят, что ли?
– Он сомневается! Слышите? Сомневается!– раздался рядом задорный стариковский голосок.– Великолепно!
– Думал, видать, воскрешать кинутся,– сипло проговорил другой голос.
А третий хмыкнул и сказал:
– Не дай бог еще атеист. Нам вон и. одного воинствующего за глаза…
– Ну, как там теперь, наверху? – перебил старичок.– Осень?
– Ну…– полувопросительно ответил, Брыкин. Он как-то ничего не мог понять: проснулся на улице, потом похоронили, потом…
– И что? Холодно? – наседал старичок.
– Ну… В польтах ходят.
– Замечательно! – воскликнул старичок.– Слышишь, Вера? В польтах…
– Погодите, люди,– осмелев, вставил Брыкин.– Так это где я? Это че, меня похоронили, что ли? А?
– Начинается… Поиски себя и своего места,– раздраженно проговорил тот, кто подозревал в Брыкине атеиста.– Пойду к монаху, все веселее.
– Виктор, только умоляю,– услышал Брыкин дородный женский голос.– Только умоляю – оставьте при себе ваши пошлости! От вашего веселья, извините…
– Да тихо вы! – перебил сиплый.– Тихо! – И страстно добавил: – Там водку пьют!
Все замолчали. Сверху доносилось упругое бульканье водки и позвякивание рюмок.
– Почем она сейчас?-шепотом спросил сиплый.
– За три шестьдесят не достанешь,– ответил Брыкин.– Четыре двенадцать, а то и сорок две.
– Ишь ты! – удивился сиплый.– Да на закусь еще!
– А что, разве раньше дешевле была? – поинтересовался старичок.– По-моему, так же.
– Не встревай! – обиделся сиплый.– Так же! Что ты про нее знаешь-то!.. О, вроде по второй начали!-И пояснил:– Легче идет.
– И это – тема для беседы! – страдальчески выговорил женский голос.– Там монах, тут – водка! А я ведь просила тебя, Жан, я умоляла – давай переедем в Ленинград. Вот, вот результат твоего упорства, твоего хождения в народ!
– Да тихо вы! Ленинград ей! Корова!– крикнул сиплый и осекся: сверху слышался уже только удаляющийся плач – видимо, уводили вдову. Потом все стихло. Что называется, гробовая тишина.
– Сволочи! – с сердцем выругался сиплый.– Разорались! Когда еще теперь услышишь? С-сволочи!
– Нет, у монаха все же веселее,– хмыкнул тот, кого назвали Виктором.– Как говорит товарищ Богатиков, «отцвели уж давно хризантемы в зобу».– Он удалился куда-то в сторону.
– М-да,– кротко сказал старческий голос.
И стало совсем тихо.
Так начался первый день Ивана Семеновича Брыкина после смерти. Понял он это, конечно, не сразу. Полежав молча, он опять стал отчаянно выспрашивать, где он, чего, и хотя вежливый старичок отвечал, что, мол, на кладбище и, мол, умер, но Брыкин никак этому не верил. Он решил, что жена сдала его на принудительное лечение, и начал кричать, что вообще редко пьет, а один раз Первого мая вовсе в рот не брал. И участковый Сорокин набрехал в своих протоколах, потому что он, Брыкин, не переставил ему сливной бачок.
