Напрашивалось слово «ласково». Тёплый ветерок ласково теребил высокую траву. Давно и не здесь про траву сказали бы, что она цвета влюблённой жабы. На планете в ходу были словечки попроще: «Зеленовато-серая».
Голубое небо, яркий диск светила, утренняя роса… Поэт, попади он в Сильфонт, подыскал бы себе пару-тройку поводов для вдохновения. Но стандартная база, основанная в опасной близости к фунгусовым полям, не привлекала поэтов. А теперь ей предстояло исчезнуть навсегда, в день голубого неба и травы цвета влюблённой жабы. Люди покидали Сильфонт. Точнее, базу после трёхнедельного мародёрского буйства оставляла Русента, и за ней тянулись люди, уцелевшие при штурме и спасшиеся от резни.
Лейтенант десантно-штурмового отряда военного корпуса Русенты, захватившего и разорившего почти дотла последнюю из поселенческих баз некогда великой Дронии, укрывался от косых лучей светила за бортом ракетного спидера. В очертаниях боевой машины эрудированный наблюдатель мог бы признать конструкторские решения с далёкой и превратившейся в миф Земли, но начинка спидера поставила бы земных инженеров в тупик: «Как это возможно сделать?».
Всё, что достаточно знать о лейтенанте — то, что он был коренаст и плотно сбит. Офицер крепко стоял ногами на земле и смотрел на округу с чувством уверенности и абсолютного превосходства. Умению подавлять окружающих взглядом и внешним видом в курсе по доктрине лояльности, с которого начиналось обучение в русентийских военных колледжах, уделялось особенное внимание, и наш лейтенант окончил курс как минимум хорошистом.
Троица, медленно подступавшая к десантнику, отличалась от него как… Банальное сравнение «как небо от земли» не даёт полного ответа. Внешне у троих русентийцев и лейтенанта не было ровным счётом ничего общего — как и не могло быть ничего общего у армейского офицера и боевика разведывательного управления.
Военные Русенты поклонялись атлетике, и в первую очередь, тяжёлой. Автоматика и оптические компьютеры всё ещё не способны заменить солдата, когда нужно быстро подлатать порванную тяжёлую гусеницу транспортёра или загрузить в чистом поле в машину многотонный артефакт.
Разведчики всех мастей и видов предпочитали силе выносливость. Все килограммы мышц спортсмена-штангиста не помогут скауту в пешем броске на десятки километров. Обычное дело — у командного центра появилась информация (с большой буквы и с придыханием) об опасности, таящейся в глухом районе у чёрта на куличках, и проверить информацию нужно немедленно и без привлечения внимания, то есть, на своих двоих. Армейская мощь для подобного случая бесполезна, выручает разведчицкая жилистость.
Русентийский военный обязан выглядеть броско и впечатляюще. В монографиях университетских высоколобых это именовалось принципом красивого устрашения. Напротив, попавшие в разведку могли похвастаться самой заурядной внешностью — конечно, если таким можно хвастаться. Военные относились к самой почётной касте Русенты и ревниво оберегали свои права. О существовании разведки в Русенте знали, но не более, мало кто мог сказать, что видел живого разведчика и говорил с ним.
Двое высоких, худых, невзрачных боевиков, медленно подходивших к лейтенанту, соответствовали стереотипу русентийского разведчика. А вот третий, державшийся чуть впереди, разрывал привычный шаблон.
Начнём с того, что это был десятилетний мальчик. На планете взрослели быстро. Никого не удивляли дети-военные, дети-крестьяне, дети-шахтёры, а подростки вообще ничем не выделялись из числа поселенцев. Детей брали и в разведку, но старались не посылать в дальние выходы. Захват Сильфонта для русентийцев был как раз такой дальней операцией.
Но удивительнее всего, что юнец в тройке разведчиков держался лидером. Взрослые его компаньоны вели себя не как дядьки при избалованном сопливом наследнике богатого семейства, а, скорее, как солдаты при строгом офицере.
