Вильгельм кончил с отличием пансион.
Он приехал домой из Верро изрядно вытянувшийся, ходил по парку, читал Шиллера и молчал загадочно. Устинья Яковлевна видела, как, читая стихи, он оборачивался быстро и, когда никого кругом не было, прижимал платок к глазам.
Устинья Яковлевна незаметно для самой себя подкладывала потом ему за обедом кусок получше.
Вильгельм был уже большой, ему шел четырнадцатый год, и Устинья Яковлевна чувствовала, что нужно с ним что-то сделать.
Собрался совет.
Приехал к ней в Павловск молодой кузен Альбрехт, затянутый в гвардейские лосины, прибыла тетка Брейткопф, и был приглашен маленький седой старичок, друг семьи, барон Николаи. Старичок был совсем дряхлый и нюхал флакончик с солью. Кроме того, он был сластена и то и дело глотал из старинной бонбоньерки леденец. Это очень развлекало его, и он с трудом мог сосредоточиться. Впрочем, он вел себя с большим достоинством и только изредка путал имена и события.
— Куда определить Вильгельма? — Устинья Яковлевна с некоторым страхом смотрела на совет.
— Вильгельма? — переспросил старичок очень вежливо. — Это Вильгельма определить? — и понюхал флакончик.
— Да, Вильгельма, — сказала с тоскою Устинья Яковлевна.
Все молчали.
— В военную службу, в корпус, — сказал вдруг барон необычайно твердо. — Вильгельма в военную службу.
Альбрехт чуть-чуть сощурился и сказал:
— Но у Вильгельма, кажется, нет расположения к военной службе.
Устинье Яковлевне почудилось, что кузен говорит немного свысока.
— Военная служба для молодых людей — это все, — веско сказал барон, — хотя я сам никогда не был военным… Его надо зачислить в корпус.
Он достал бонбоньерку и засосал леденчик.
В это время Устинька-Маленькая вбежала к Вильгельму. (И мать и дочь носили одинаковые имена. Тетка Брейткопф называла мать Justine, а дочку Устинькой-Маленькой.)
— Виля, — сказала она, бледнея, — иди послушай, там о тебе говорят.
Виля посмотрел на нее рассеянно. Он уже два дня шептался с Сенькой, дворовым мальчишкой, по темным углам. Днем он много писал что-то в тетрадку, был молчалив и таинствен.
— Обо мне?
— Да, — зашептала Устинька, широко раскрыв глаза, — они хотят тебя отдать на войну или в корпус.
Виля вскочил.
— Ты знаешь наверное? — спросил он шепотом.
— Я только что слышала, как барон сказал, что тебя нужно отправить на военную службу в корпус.
— Клянись, — сказал Вильгельм.
— Клянусь, — сказала неуверенно Устинька.
— Хорошо, — сказал Вильгельм, бледный и решительный, — ты можешь идти.
Он опять засел за тетрадку и больше не обращал на Устиньку никакого внимания.
Совет продолжался.
— У него редкие способности, — говорила, волнуясь, Устинья Яковлевна, — он расположен к стихам, и потом, я думаю, что военная служба ему не подойдет.
— Ах, к стихам, — сказал барон. — Да, стихи — это уже другое дело.
Он помолчал и добавил, глядя на тетку Брейткопф:
— Стихи — это литература.
Тетка Брейткопф сказала медленно и отчеканивая каждое слово:
— Он должен поступить в Лицею.
— Но ведь это, кажется, во Франции — Lycee,[1] — сказал барон рассеянно.
— Нет, барон, это в России, — с негодованием отрезала тетка Брейткопф, — это в России, в Сарском Селе, полчаса ходьбы отсюда. Это будет благородное заведение. Justine, верно, даже об этом знает: там должны, кажется, воспитываться, — и тетка сделала торжествующий жест в сторону барона, — великие князья.
— Прекрасно, — сказал барон решительно, — он поступает в Lycee.
Устинья Яковлевна подумала:
«Ах, какая прекрасная мысль! Это так близко».
— Хотя, — вспомнила она, — великие князья там не будут воспитываться, это раздумали.
— И тем лучше, — неожиданно сказал барон, — тем лучше, не поступают и не надо. Вильгельм поступает в Lycee.
— Я буду хлопотать у Барклаев, — взглянула Устинья Яковлевна на тетку Брейткопф. (Жена Барклая де Толли была ее кузина.) — Ее величество не нужно слишком часто тревожить. Барклаи мне не откажут.
— Ни в каком случае, — сказал барон, думая о другом, — они вам не смогут отказать.
— А когда ты переговоришь с Барклаем, — добавила тетка, — мы попросим барона отвезти Вильгельма и определить его.
