Деньги правят миром

Он очнулся под звук дребезжащих по бетонному полу приемного покоя железных колес каталки.

— Сыночка… — полные слез глаза матери смотрели с любовью и безумной надеждой, но больше она не смогла сказать ни слова…

Последнее, что он видел, — закрывающиеся двери лифта. И темнота, в которой растворилась наконец всепоглощающая боль.

***

Глаза упорно не хотели открываться. Дышать было тяжело, словно на грудь давил немалый груз. Собственные конечности вообще не ощущались, как вовсе не было их. А голова работала.

«Повезло кое-кому, хотя… и не повезло — тоже, я жив, — думал Петр Николаевич Воронов, молодой, но уже довольно известный (к его сожалению) опер ОЭБиПК. Он прекрасно помнил все до того момента, как садился в машину. А потом… Только мамины глаза.

«Надо сообщить ей, что я пришел в себя. Успокоить…» — он кое-как разлепил веки и огляделся, но кнопки вызова дежурного, как во всех современных больничных палатах, не нашел. А крикнуть не получалось. Не было голоса. Совсем.

Он попытался пошевелить пальцами и, наконец, ‚нашел‘ и медленно поднял руку, стараясь аккуратно убрать с век колючие кусочки присохшей корочки.

А потом увидел эти самые руки. С пухлыми пальцами. Не свои.

От неожиданности перехватило дыхание.

— Сыночек! Питер! Ты очнулся! — лицо незнакомой женщины, а глаза… Такие же, как у мамы. В слезах. Только серые. Но в них… те же боль, любовь и надежда. У мамы были светло-карие…

Она держала его за руку, а он все смотрел. Сказать правду? Обмануть?

— Все будет хорошо, мама, — прохрипел он еле слышно.

Последнее слово далось ему с трудом, но он не смог найти в себе сил погасить надежду в этих глазах.

— Ничего больше не говори, милый. Тебе трудно, но все пройдет. Главное, ты жив, с тобой сам Сметвик работал! Он сказал, что все будет хорошо…

Она аккуратно напоила его из длинного носика странной большой кружки и села где-то рядом.

***

Уже через три дня утомительного больничного режима они вернулись домой. Ну как ‚домой‘…

Петр осознал, что ему повезло не по-детски, когда мать, в очередной раз плача, рассказала, что продала дом за отцовы долги и теперь они живут в другом месте. Облегченно вздохнув по поводу того, что не придется изображать амнезию в режиме ‚тут помню, а тут не помню‘, он оделся в немного мешковатые неудобные штаны, свитер и какой-то странный то ли пиджак, то ли сюртук.

Еще в клинике определив место, куда попал, молодой человек долго и грязно ругался. Мысленно, конечно. Поттериану он, мягко говоря, недолюбливал. Раздражало его и то, что за трое суток он так ни разу и не услышал собственную фамилию — отчего-то никто не обращался к нему иначе, как ‚бедный мальчик‘, а к матери — ‚мадам‘. Хотя к ним и заходили-то нечасто, раз в день от силы.

Единственное, что удалось узнать, — неприятности его реципиента начались из-за сильного спонтанного магического выброса, когда он оказался свидетелем убийства отца… Значит, скоро будет ‚здравствуй, Хогвартс‘.

***

Будучи подростком, он с восторгом проглотил первые четыре книги Роулинг, но потом… Умер отец, и он быстро повзрослел, оставшись в семье единственным мужчиной. Связался было с плохой компанией, но после того, как загремел в изолятор за хулиганство, из которого его отпустили ‚до первого предупреждения‘ благодаря мольбам матери, быстро одумался. Ментам не больно хотелось мурыжить несчастную беременную женщину, а уж когда узнали, что она еще и вдова… Внушение парню сделали серьезное. Только словами, но… Он запомнил.

Перечитал он эти книги уже студентом юрфака — вслух, для любимой сестрички. И увидел массу, мягко говоря, странностей. Детей, которые пытались действовать, как взрослые, не имея для этого ни ума, ни опыта. Взрослых, к которым возраст пришел один, а у некоторых даже отнял те немногие мозги, что вроде бы имелись в детстве. И вот теперь ему досталась вся эта бодяга, только в режиме ролевой игры на выживание? Мдя. Жаль, пока так и не удалось выяснить, какой год на дворе.

***

Небольшой домик: две комнаты, выходящие в более чем скромную гостиную, старый совмещенный санузел (хорошо хоть душ и ванна есть). Самым уютным помещением оказалась кухня, куда мать притащила его и первым делом усадила за стол. После обильного завтрака он наконец пошел в свою полупустую комнату: стул, стол, кровать, сундук. Все. Небольшое окно выходило на задворки Горизонтальной аллеи вблизи Лютного. То еще местечко. К подоконнику дождь прилепил пару осенних листьев. Он отвернулся и… увидел себя в зеркале.