Deep in work

Каждая женщина — бунтарь по натуре,

причем бунтует она исключительно против себя самой.

Оскар Уайльд.

Помню, было сыро. Так сыро, что кости сводило мелким ознобом — казалось, они рассыпаются в кальциевую муку и собираются обратно, утрамбовываясь мелкой дрожью в плотные кирпичики скелета. Было темно, не видно луж, мокрые ноги, оранжевые блики светофором на мостовой. Таджики-гастербайтеры закончили работу и, сидя под навесом, зажевывали вечерний дождь белым, пористым как луна, лавашом. На дворе суббота, почти ночь поздней осени в почти центральном районе города, где лишь офисные окна в белых ресницах оконных рам, да южные парни с асфальто-укладчиком. И я. Иду на работу. Чтобы — поработать. С мокрыми ногами.

«Я заболею и умру молодой»… — казалось, город вымок насквозь. Даже с торшеров элитных квартир элитного дома капала влага, пропитывавшая элитный ковер на элитном паркете. Элитный хозяин нежится в ванной, полной воды с просочившейся крыши, и мокрые полотенца с жирными каплями кислотного дождя линяли фирменными красками на утонувший кафельный пол. Мокрые приборы на столе, мокрое горячее, заливная рыба залита водой с твердыми вкраплениями жира из соседнего салата с индейской и ананасами. Город поглотила влага. Город стал Атлантидой. У жителей отросли перепонки на ногах, хвосты собак превратились в ласты, и резко вырос спрос на прогулочные катера.

Стоп. Кажется, у меня поднялась температура.

Я даже и не удивилась, когда в ларьке не оказалось коньяка. И в самом деле, кто его может тут пить? Дядька из элитной квартиры отоваривается модными пакетами в ближайшем мегамаркете, где берет «Хеннеси» по сходной цене, с внушительной скидкой по карточке постоянного покупателя. Гастербайтерам, кроме как на лаваш с кефиром, хватает разве что только на папиросы. Молодые и успешные менеджеры в белых, синих и желтых рубашках с модными галстуками на работе не пьют. Они пьют после и преимущественно травяной чай без сахара. Проявляют заботу о фейсе лица и хорошем внешнем виде. И тут я. С ногами. Глаз мой тоскливо уткнулся в тяжелую бутылку темно-зеленого стекла. По спине прошлись два дивизиона отборных мурашек: выбора не было. Пришлось брать шампанское. «Буратино с пузыриками» называл его Вован.

Уже два года, каждый день, часто в выходные, я поднимаюсь по этой лестнице:

— Приветствую… — говорю охране.

— Добрый день! — говорю секретарше.

— Привет!!! — говорю своему начальнику.

— Заводись, скотина… — говорю компьютеру.

Каждый день, в течение двух лет я вижу этих мужчин и женщин, с занятыми и скучающими лицами снующих по коридору. Курящих сигареты на подоконнике днем. Забивающих косяки в подсобке вечером. Распивающих кофе и чай в рабочий день и ловко опрокидывающих рюмки с водкой в рабочий перерыв. Я смотрю на них, как на рыб в аквариуме — они мой многолетний многосерийный сериал, побивший все мыслимые рейтинги. Я купаюсь в обилии чужой личной жизни. Я переполняюсь подробностями частных взаимоотношений. Я пережевываю и пропускаю через себя отходы и очистки человеческого бытия. Я прачечная чужого постельного белья.

Я знаю, что Валя-уборщица, бывший художник по миниатюре, надраивая унитазы хлоркой, часто сетует на то, что «Санитарный» дешевле, а «Comet» — приличнее. Что Катя-референт встречается сразу с двумя холостыми парнями и одним женатым, не в силах никому из них отказать, а любит, молчаливо и преданно, Олега Дробача. Высоченного, худющего, несвежего мужчину в белых джинсах, женой-занудой и пятилетним сыном-альбиносом. Что подруга моего начальника — его бывшая любовница, которой он никак не соберется с духом сказать, что она его «утомила», а та в свою очередь решила, что теперь они «очень верные друзья» на всю жизнь, до гроба. Что мой коллега Вован, еврей с русской фамилией — лоботряс, ленивец и обормот, живет за счет своей девушки, которую он не любит, но имеет. Его девушка в свою очередь очень не любит и тем более не имеет своего босса, потому что босс — гомосексуал и довольно упертый.

— У тебя такое удобное лицо, — часто говорит мне Катя-референт, вытерев распухший нос бумажным полотенцем.