Половина восьмого вечера. Коридор второго этажа мадридского отеля «Флорида». На двери сто девятого номера висит большой белый лист бумаги, на котором печатными буквами от руки написано: «Работаю. Не беспокоить». По коридору проходят две девушки и двое солдат в мундирах Интернациональной бригады. Одна из девушек останавливается посмотреть на табличку.
Первый солдат. Идем. Думаешь, у нас вся ночь впереди?
Девушка. Что здесь написано?
Тем временем другая пара проходит дальше по коридору.
Солдат. А тебе-то не все равно?
Девушка. Нет, прочти. Будь любезен. Прочитай по-английски.
Солдат. Образованная нашлась. Я бы тоже такое нарисовал. Черта с два. Не буду читать.
Девушка. Ты не очень любезен.
Солдат. А я не обязан любезничать. (Отстраняется и, покачиваясь, глядит на нее.) Только посмотри на меня. Ты знаешь, где я сегодня был?
Девушка. Мне неинтересно. Все вы приходите из какой-нибудь гадкой дыры – и туда же возвращаетесь. Я только попросила прочесть табличку. Не хочешь – не надо, идем.
Солдат. Я прочту. «Работаю. Не беспокоить».
Девушка разражается сухим визгливым смехом.
Девушка. Я тоже обзаведусь такой.
Занавес поднимается, начинается явление второе. Интерьер сто девятого номера. Кровать, рядом – тумбочка, два кресла с покрывалами из кретона, высокий изысканно украшенный шкаф с зеркалом, стол и на нем – печатная машинка. Рядом с ней – переносная «Виктрола»[2]. Электрический обогреватель раскален докрасна. В одном из кресел, обращенных спинкой к лампе, стоящей возле патефона, сидит высокая миловидная блондинка и читает. За ней – два больших окна, задернутых занавесками. На стене висит карта Мадрида, которую стоя разглядывает Мужчина лет тридцати пяти, в кожаной куртке, вельветовых брюках и очень грязных сапогах. Девушка (ее имя – Дороти Бриджес), не поднимая взгляда от книги, подчеркнуто вежливым голосом произносит:
Дороти. Дорогой, у меня к тебе огромная просьба. Ты бы не мог вытирать сапоги, когда входишь?
Мужчина (его зовут Роберт Престон) продолжает смотреть на карту.
И, дорогой, не тычь в нее пальцем – измажешь.
Престон по-прежнему смотрит на карту.
Дорогой, ты не видел Филипа?
Престон. Какого Филипа?
Дороти. Нашего Филипа.
Престон (все еще разглядывая карту). Наш Филип, когда я шел по Гран-Виа, сидел в «Чикоте» с этой марокканкой, которая покусала Роджерса.
Дороти. Он занимался чем-нибудь гадким?
Престон (не отрываясь от карты). Пока что нет.
Дороти. Скоро займется. Такой веселый живчик!
Престон. В «Чикоте» его веселье живо разбавят. Разбавлять там умеют.
Дороти. Опять эти твои пресные шутки. Хоть бы Филип пришел. Дорогой, мне скучно.
Престон. Заскучавшая вассарская[3] штучка – вот еще не хватало.
Дороти. Не обзывайся, пожалуйста. Мне сейчас не до этого. И потом, я не из типичных вассарских. Я ни рожна не понимала, когда меня там учили.
Престон. А здесь что творится, ты понимаешь?
Дороти. Нет, дорогой. Разве что в Университетском городке, и то – самую малость. Каса дель Кампо для меня – тайна за семью печатями. И Усера. И Карабанчель[4].
Престон. Боже, иногда я не понимаю, за что тебя полюбил.
Дороти. Я задаюсь тем же вопросом, дорогой. Кажется, это был не слишком разумный поступок. Ну, правда. Словно дурную привычку приобрела. С Филипом гораздо веселее. И он настолько живее тебя.
Престон. Это точно, он поживее. Знаешь, чем вчера занимался Филип в «Чикоте» перед самым закрытием? Взял плевательницу и принялся обходить столики, окропляя из нее людей. Ну, знаешь, благословляя. Я бы поставил десять к одному, что его подстрелят.
Дороти. Не подстрелят. Хоть бы пришел!
Престон. Придет. Как только «Чикоте» закроется.
Дороти. Это Филип. Дорогой, это Филип.
Дверь открывается, на пороге – Управляющий отеля, смуглый пухлый коротышка; он собирает марки и изъясняется на невообразимом английском.
