Я схватил ее и рывком поставил на ноги, вернув в нормальное положение, но когда увидел, что моя грубость испугала ее, смог лишь пробормотать, нервничая, что ее костюм показался мне очень странным.
— Ну конечно, тебе он таким и должен был показаться, — ответила она спокойно и рассудительно. — Я довольно часто его видела, а ты нет. В таком костюме рабы ходят зимой: он охраняет от самого свирепого ветра и непроницаем для дождя и снега.
— Давай уйдем отсюда, — сказал я и, подобрав с земли инструменты, отправился первым в путь, за скалы, подальше от открытого пространства и темной березовой рощи. Пока еще не поздно, я должен был сказать ей, что мой план никуда не годится: что в это и поверить-то нельзя, чтобы фон Хакелнберг оставил нас в покое на те несколько недель, которые понадобятся на рытье подкопа. Но я уже заразил ее своим энтузиазмом; не только словами, как таковыми, а самим своим присутствием, своей нежностью я убедил ее, что побег возможен, осуществим, реален, потому что мы так сильно жаждем его. И кроме того, она была так довольна собой, так гордилась тем, как она исполнила предназначенную ей роль, что у меня духу не хватило разрушить ее иллюзии.
Мы быстро шли по освещенным луной просекам, Кит все время что-то быстро говорила мне тихим голосом, отстаивая преимущества какого-либо места для начала подкопа неподалеку от заграждения, но я слушал ее вполуха. Мне надо было придумать другой план, а я не мог. Тайком от Кит я провел пальцем по острию лопаты; топорик был намного лучше, но зато лопата была тяжелей. Я попросил Кит взять топорик.
Мы направлялись в ту часть леса, про которую Кит говорила, что она максимально удалена от Замка; это была сильно заросшая подлеском местность, где редко кто бывал: упавшие деревья здесь никто не убирал. Кит спряталась в этом месте, когда на нее охотились, и отсиделась тут неделю вдали от собак. Она научилась находить сюда дорогу в темноте после того, как по ночам искала еду в менее укромных уголках леса. Насколько она помнила, кустарник и вересковые заросли подходили здесь близко к заграждению. Это было хорошее место для нашего подкопа. Здесь нам надлежало работать по ночам, днем прятаться, а чтобы добывать еду, Кит предстояло действовать по тому же плану, что и в Кранихфельсе, но на этот раз она собиралась отправиться в бараки для рабов в самом Замке. Единственный способ посрамить немецкую дотошность, заявила Кит, это сделать что-то дерзко-абсурдное: немцы никогда не заподозрят, что ариец способен добровольно влезть в шкуру раба-недочеловека.
Вот так мы и шли: Кит — с верой и радостью, я — ломая голову над тем, как изобрести какую-нибудь новую уловку, и пришли наконец на какую-то возвышенность, поросшую папоротником, густой высокой травой и редкими дубами. Ночь была очень тихая и совсем не холодная. Запыхавшись от бега, Кит расслабила ворот своего комбинезона.
— О, Господи! — воскликнула она. — Да я в этой шкуре сварюсь заживо. Как бы мне хотелось, чтоб...
Ее речь оборвалась на полуслове. Она схватила меня за руку, и при свете луны я увидел, что глаза ее расширены.
— Ты слышал? — прошептала она.
Да, я слышал. Наконец я услышал тот звук, которого ожидал с того самого момента, когда нашел остатки лохмотьев бедного француза. В тишине ночи очень далеко, но очень отчетливо протрубил рог. Он долетел до нас через залитые лунным светом леса, веселый боевой призыв, и прозвучи он ранним осенним утром, он заставил бы мою кровь радостно струиться по жилам. Мы стояли, замерев, и все прислушивались к тишине даже после того как звук угас, не смея снова поднять глаза и взглянуть друг на друга. И он прозвучал опять, торжествующий, полный ликующей радости, вызывающий восторг, и на этот раз к нему примешивался отрывистый, нетерпеливый лай собак, напавших на след.
Я схватил Кит за плечи.
— Ты должна вернуться! Ты должна вернуться! Вернуться в Кранихфельс. Иди и сдайся им. Сейчас Граф охотится на меня. Ты будешь в безопасности, если только не будешь со мной вместе.
Я был неистов в своей настойчивости, но она не поддавалась на уговоры.
