В комнате было так много всего, но я успел рассмотреть лишь то, что бросалось в глаза; однако я заметил, что хотя в ней не было охотничьих трофеев, вроде оленьих рогов или голов, лисьих морд и т. д., что было бы вполне уместно, здесь имелось довольно много шкур или кусков шкур, причем все они были одного типа и висели на стене в дальнем конце комнаты рядом со странными доспехами. Они не были выставлены как трофеи, а просто висели на крючках. Я видел свисающие хвосты, и мне пришло в голову, что это могли быть шкуры леопардов, а может быть и пятнистых кошек.
Казалось довольно правдоподобным, что дикие кошки вполне могут быть распространены в огромных лесах вокруг Хакелнберга.
И еще одна важная подробность не укрылась от моего взгляда: светловолосый юноша-егерь, стоявший у длинного и широкого стола посредине комнаты, что-то делал с какими-то диковинными приспособлениями, лежавшими среди всякой всячины, разбросанной на столе. Он отложил в сторону предмет, над которым работал, чтобы подойти ближе к Доктору: это была маленькая деталь какого-то металлического инструмента, которую он затачивал напильником. Незаметно подойдя поближе, я увидел, что это очень странное сочленение стальных крючков, напоминавших по форме пальцы человеческой руки, размером примерно с мою руку или чуть меньше. Собственно, это была своего рода стальная рукавица без манжеты. На столе лежало несколько таких штуковин, одна-две из них были снабжены ремешками и завязками. Думаю, еще минута-другая и я подошел бы достаточно близко, чтобы взять ее в руки и разглядеть как следует, но Доктор за руку вывел меня из комнаты.
Кажется, он усыпил подозрения молодого егеря, потому что тот вышел из комнаты вместе с нами, добродушно болтая с фон Айхбрюнном, хотя и ни разу не заговорил со мной. Ну, конечно, он не знал никаких других языков, кроме немецкого, и хотя я, как ты знаешь, могу, запинаясь, объясниться по-немецки и понимаю, когда говорят достаточно медленно, я никогда не позволил фон Айхбрюнну догадаться об этом.
Егерь вывел нас из маленького дворика на открытое пространство, напоминавшее парковую зону, где деревья стояли на большом расстоянии друг от друга. И там я увидел огромное здание, превышавшее размерами все увиденное здесь раньше. Несмотря на то что оно пряталось за деревьями, я смог разглядеть это величественное каменное здание в готическом стиле, с остроконечной, уходящей ввысь крышей, украшенное башенками и сложным орнаментом, являющее собой причудливую копию рейнской ратуши шестнадцатого века.
Мне бы, конечно, хотелось подойти поближе и рассмотреть его, но фон Айхбрюнн снова увел меня — то, что собирался показать нам егерь, находилось совсем в другой стороне. Он вел нас узкими тропинками между живыми изгородями из подстриженных лесных деревьев, отделявшими друг от друга загоны для животных — я думаю, что это была ферма по разведению дичи, потому что за оградами я видел много ручных косуль, ланей и оленей, и все это были самки с потомством, насколько я понимаю. По его зову они выбегали из-за деревьев и кустов и ели у него из рук, а он похлопывал их по бокам и по спине, как фермер, решающий, достаточно ли жирна свинья. На столе у Графа никогда не переводится оленина, подумал я. Я не смог выяснить, как велика была эта ферма, но весьма вероятно, что там находились и другие, скрытые от глаз высокими изгородями загончики, в которых содержались менее кроткие существа, чем олени: был момент, когда мы гладили носы молодых ланей, и вдруг невдалеке от нас раздалось какое-то странное подвывание. Лани испуганно отпрянули и бросились в укрытие, егерь засмеялся, а фон Айхбрюнн, казалось, нервничал почти так же, как тогда на псарне, когда проходил мимо собак, с которыми охотятся на кабанов, и на секунду мне показалось, что ему тоже хочется убежать в укрытие, как ланям. Это был странный, не из приятных звук: я назвал его подвыванием, но он скорее напоминал подавленный вопль, в котором слышались бормотание и резкие ноты восторга и нетерпения, звучавшие почти по-человечески; но все вместе взятое рождало ощущение исступленности и безумия. Я никогда не слышал, чтобы так выла собака, и тем не менее был глубоко уверен, что раньше или слышал этот звук, или же когда-то он наводил меня на мысль о собаках. И только спустя несколько минут после того как вой прекратился, я вспомнил, где я его слышал (или думал, что слышу) раньше. Это были именно те звуки, которые улавливал мой слух сквозь шум леса в ту ночь, когда я, стоя у окна, прислушивался к трубящему рогу Ханса фон Хакелнберга. Я и тогда представил себе, что это воют и подскуливают собаки, но, поразмыслив, решил, что это ветер. Разумеется, это были не собаки и не ветер.
