И сейчас, в эту минуту, у нее внутри росла уверенность, что мама настоятельно убеждает ее принять сегодняшнее приглашение.
«Ступай! Ступай! Не упусти свой шанс!»
Слова, казалось, звучали в самом сердце. Гизела была уверена, что они шли неизвестно откуда, что их не мог подсказать ее собственный бедный, совершенно сбитый с толку умишко.
Она положила кнут и перчатки рядом с отцовскими и сняла шляпку. Мельком взглянула на себя в зеркало: глаза – как у испуганного оленя, лицо – бледное от смертельного страха; и тут же отвернулась, зная, что чем больше будет разглядывать себя, тем больше разнервничается.
Как она и предполагала, отец был в курительной комнате. Он сидел справа от камина, развалясь на своем обычном стуле и вытянув перед собой ноги в заляпанных грязью охотничьих сапогах, которые он так и не снял; в камине разожгли большой огонь, и от его белых бриджей и алой куртки шел пар. Под рукой стояла неизменная бутылка портвейна, а напротив сидела его жена.
Леди Харриет жаловалась на что-то своим тонким пронзительным голосом, и хотя сквайр удостаивал ее односложными репликами, она довольствовалась такой аудиторией, пусть не очень внимательной, чтобы высказать свои горести.
– А я ей отвечаю: «Может, это для вас хорошо, а для меня – так не очень», – рассказывала мачеха, когда Гизела вошла в комнату.
Леди Харриет услышала, как за девушкой закрылась дверь, и резко обернулась.
– Итак, ты вернулась, Гизела, – сказала она. – Давно пора. Где ты была, я хотела бы знать. Твой отец уже полчаса как дома. Я только что ему сказала, что, если это будет продолжаться, можете распрощаться со своей охотой, миледи. В доме полно работы, а ты, вместо того чтобы заняться делом, носишься по полям, растрепанная, как чучело, и заигрываешь с мужчинами.
Гизела подошла поближе к камину и, слегка заикаясь от волнения, обратилась к отцу:
– Папа… я должна… тебе что-то сообщить.
– Что такое? – спросил он, даже не повернув головы, чтобы взглянуть на нее, но зато протянул руку к стакану, который успел налить до краев.
– У меня к тебе поручение, папа. От графини Гогенемз. Она просит, чтобы сегодня вечером… ты отобедал с ней в Истон Нестоне… и… взял меня с собой.
Сквайр поставил на место стакан, но прежде, чем он смог сказать хоть слово, леди Харриет визгливо закричала:
– О чем говорит этот ребенок? Что за чепуха! Графиня Гогенемз! Как бы не так! Ну разве можно поверить, чтобы она пригласила отца таким способом? Ты перепутала имя.
– Нет, я ничего не перепутала, – сказала Гизела. – Я… помогла ей сегодня, когда она упала с лошади на поле Ренолдзов. Ты знаешь, папа, какое там коварное место возле ограды. После я отвела ее в дом. Она особо подчеркнула, что хотела бы видеть и меня сегодня.
– Невероятно! – завопила леди Харриет, поднимаясь со стула. – Только послушай ее, Джордж! Ты же прекрасно знаешь, кто такая на самом деле графиня Гогенемз!
– Да, знаю, – медленно произнес сквайр.
– Глупая девчонка все перепутала. Это на нее похоже. Нерадивое и глупое создание! Даже простое поручение не в состоянии выполнить.
– Я все правильно передала, – терпеливо настаивала на своем Гизела. – Если вам угодно, то отца на обед пригласила императрица Австрии.
Наступила недолгая тишина, затем сквайр произнес:
– Ты уверена, что не ошиблась, Гизела?
– Да, папа. Она спросила, как меня зовут, а когда услышала, кто была моя мама, то сказала, что хочет тебя видеть.
– Ах вот как! – язвительно заметила леди Харриет. – Значит, ты расхныкалась перед императрицей – если, конечно, ты действительно говорила с ней – о своих аристократических родственниках из Австрии.
– Да, я сказала ей, кто моя мама, – с готовностью ответила Гизела. – Ты знаешь, папа, императрица помнит ее! Они встречались в детстве. И моего дедушку она тоже помнит!
– И поэтому она пригласила тебя на обед, – продолжала язвить леди Харриет. – Тебя! На обед к императрице! Неплохо! Хорошая шутка. Сейчас умру от смеха.
Она откинула голову и расхохоталась грубым, неприятным смехом, в котором совершенно не чувствовалось веселья. Сквайр посмотрел в ее сторону.
– Полно, Харриет, – сказал он, и в голосе его прозвучало предостережение.
