В полной растерянности Эмили смотрела на свекровь. И, не увидев в ее глазах ни коварства, ни зависти, поняла, что Иоганна рассуждает по гамбургским меркам, с практической точки зрения — и даже не подозревает, что значат эти украшения для Эмили. Принцесса Занзибара без украшений была ничто, это был знак ее высокого положения и происхождения! Ты хочешь быть принцессой — или нищенкой? У тебя совсем нет гордости? Она помнила, как отец отругал ее — тому уж скоро двадцать лет. Урок, которого Эмили никогда не забыть.
Она молча поднесла ко рту чашку и, задумавшись, сделала небольшой глоток.
Что связывает меня с этими людьми, за чьим столом я сейчас сижу? Ничего. Кроме того, что сын Германна Рюте был самым большим моим счастьем в мире. И его кровь течет в жилах моих детей.
Выйдя из дома Рюте и оказавшись на улице, Эмили перевела дух. Она натянула перчатки, черные, как и весь ее траурный наряд, и бесцельно побрела через Нойштадт, погруженная в мысли.
Ее взгляд упал на колокольню церкви Св. Михаила с цоколем из красного обожженного кирпича и серо-зеленой надстройкой. Считалось, что Большой Михель служит символом родного города для моряков родом из Гамбурга — его шпиль был последним, что было видно с палубы отплывающего судна, и первое, на что ориентировались моряки, возвращающиеся из дальних странствий.
После смерти Генриха тоска по Занзибару охватила Эмили еще сильнее. Как будто бы Занзибар мог заполнить брешь, которую оставила в ее душе смерть мужа.
«Мне надо домой, — думала Эмили. — Мне надо вернуться. Здесь я не ко двору. Без Генриха — точно нет».
Она все ускоряла и ускоряла шаги, переходя почти на бег. В этот вечер и в другие она писала письмо Меджиду, которому раскрывала сердце, делилась их общими воспоминаниями, напоминала, какие тесные узы когда-то их связывали, и уверяла, что никогда ничего не совершала по злому умыслу против него или против обычаев и традиций их родины; в этом письме она заклинала брата позволить ей вернуться на родину — вместе с ее тремя детьми. И как ни тяжело ей это далось — попросила немного денег.
Возможно, Меджид и получил своевременно это письмо, но ответить на него он не смог. Бренное тело, прослужившее ему более тридцати лет и страдавшее от эпилепсии, измученное и изнуренное болезнью, отказалось ему служить. Он умер седьмого октября. Через два месяца после смерти так ненавидимого им немецкого зятя умер любимый брат Эмили.
Баргаш, которому пришлось так долго ждать, получил наконец то, что — по его мнению — было провидением предназначено ему с самого начала, то есть после смерти отца. Он стал новым султаном Занзибара.
Настало время погашать долги — пусть и давние. И не забыть рассчитаться с принцессой Салимой, которая звалась теперь Эмили Рюте, сестрицей, которая когда-то предала не только его, но и их веру…
Осень в этом году была для Эмили серой, а за ней пришла очень холодная зима.
Она была бесконечно одинока — пропасть между нею и родственниками в Гамбурге все увеличивалась. Они встречались только по праздникам и на дни рожденья; односложные беседы за кофе, остальное время визитов Германн и Иоганна целиком посвящали детям, Эмили молча сидела с краю. По состоянию здоровья Рюте-старший сложил с себя обязанности опекуна, и его сын Иоганн, который понял, что слишком молод, чтобы нести бремя опекунства, поступил так же. Их преемником был назначен доктор Гернхардт, друг семьи, один из немногих, кто остался.
Приглашения, которыми при жизни Генриха их дом буквально заваливали, присылали теперь все реже, пока не перестали совсем. Волшебный сенсационный нимб экзотической иностранной принцессы померк и исчез. Эмили Рюте была сейчас обыкновенной вдовой с тремя маленькими детьми, которая боролась за выживание. Как и множество других вдов в этом большом городе.
Но даже если бы ее и приглашали куда-то, Эмили все равно не смогла бы позволить себе ответных приемов. Бесконечные часы уходили на поиски квартиры и на то, чтобы подсчитывать расходы и приводить их в соответствие с теми средствами, что у нее были. Несмотря на то, что доктор Гернхардт охотно взял на себя опекунство, решение финансовых вопросов он предоставил второму опекуну — адвокату по имени Кремер, поскольку как врач был не слишком компетентен в подобных вещах. Казалось, Кремер отлично разбирался в ценных бумагах, но и он оставлял Эмили в неведении, какими деньгами она действительно располагает.
