Генрих как-то странно закашлялся — он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. Это было так смешно, что Эмили тоже ничего другого не оставалось, как улыбнуться и забыть обо всех обидах прошедшего вечера, которые подвигли ее на то, чтобы уйти из оперы до окончания спектакля.
— Мы все-таки необычная парочка, Биби, — со смехом констатировал Генрих и притянул ее к себе.
— О да, и еще какая! — всхлипывая и посмеиваясь, пробурчала она в ответ.
— Прости меня, — вдруг совсем другим тоном — у него мгновенно поменялось настроение — прошептал он в ее волосы. — Прости меня за то, что я тебя привез сюда. Прости, если я ошибся и причинил тебе боль. Меньше всего я хотел этого, и все же я не всегда могу защитить тебя. — Она медленно кивнула, и он добавил: — Мы не должны больше принимать все эти приглашения, если ты не хочешь.
Эмили помедлила. Предложение прозвучало очень заманчиво, и как же ей хотелось на него согласиться! Но разве она не видела, как разгораются у него глаза во время бесед за ужином и как его визитные карточки перекочевывают из его жилета в карманы собеседников?
— Но ведь это важно для тебя? И эти люди тебе нужны?
Генрих молчал. Чтобы понапрасну не волновать Эмили, он не рассказал ей о том, что его лишили гражданства из-за женитьбы на иностранке, как было сказано в официальном документе. Они оба больше не были гражданами этого города, в Гамбурге их только терпели. И чем больше у него было деловых контактов, чем теснее они становились, тем больше росли его шансы, что число его влиятельных партнеров умножится и они будут на его стороне, что бы ни произошло.
А еще его любимая Биби Салме и не подозревала, что известие об их свадьбе — и в первую очередь о ее крещении — подняло на Занзибаре еще большую бурю, чем даже бегство с острова. Генрих едва успел выехать с Занзибара и направиться в Аден, как султан Меджид направил Йону Витту письмо, в котором возвещал, что Генриху Рюте впредь возбраняется появляться на Занзибаре. И все же Генрих решился сделать именно это. Он дал себе клятву, что владения Эмили, переписанные на него, не должны пропасть, и она их не потеряет только потому, что доверилась иностранцу. И уж точно не Кисимбани, где они оба были так счастливы.
А еще потому — и это он понял в последние дни, — что ему придется увезти Эмили из Германии. От него не укрылось, как несчастна она здесь. Как тяжело ей живется в чуждом ей мире.
Генрих знал, что такое тоска по родине. Он сам долго страдал от этого, пока не влюбился на Занзибаре, пока не встретил Биби Салме. Тоска по далекому острову еще больше сближала их. Втайне он строил планы возвращения туда, а это означало, что он должен вернуться первым, чтобы подготовить возвращение Биби Салме.
— Да, верно, они очень важны для меня, — наконец признался он. — К сожалению. На пустынном необитаемом острове, к сожалению, дела вести нельзя.
Эмили выдержала короткую, но решительную борьбу сама с собой.
— Я постараюсь быть сильной, — едва слышно шепнула она и поцеловала его.
«Время все расставит по местам», — подумала она, когда Генрих протянул руку, чтобы погасить лампу. Да, когда они вместе вернутся в страну, которая им обоим так близка — так же, как стали близкими и родными их тела, будто созданные друг для друга и говорившие на особом языке, — и оба его понимали без слов, владея им от рожденья; тот самый язык, на котором говорят все мужчины и все женщины с начала мира, и все же их язык был особым, понятным только им двоим.
Пока Генрих со мной, я все смогу вынести.
