Три дня медики бились над восстановлением ее речевых функций, поскольку видимых причин к их нарушению не обнаружили ни одной.
И все эти дни Эр думал о том, что заставило ее войти в воду — он был убежден, что девушка специально напросилась с ним в эту поездку. Именно потому что знала наверняка: исчезновение солдата — это знак Плавта для нее, вызов на Контакт.
Почему — у Эра были десятки ответов, но всё это были маневры его сердца, обходные пути любви, не желающей мириться с тем, что она — отныне не главное в жизни Уты Ю.
Эр стал копать прошлое Уты, но не нашел никаких сколько-нибудь значимых ее физических контактов с донной биотой. Да, в прошлом она занималась биологией, подавала надежды как научный сотрудник, и тогда был вполне вероятен ее первый контакт с Плавтом, пусть и на периферийном уровне, с его отдельными тканями.
Но должно было быть что-то более радикальное. Инициативу к Контакту, коль скоро это был он, Плавт должен был уже когда-то проявить. И Эр, привыкший к долгим поискам истины, обнаружил в послужном списке Уты эпизод, заставивший его призадуматься.
В свое время, уже покинув научное поприще и будучи командиром отделения, Ута была отмечена наградным знаком и поощрением за проявленные мужество и самообладание во время аварии винтокрыла, шедшего над открытым морем.
Привычно подняв все сопутствующие материалы и не поленившись изучить даже выводы технической комиссии, Эр сделал для себя простой и логичный вывод.
Винтокрыл потерял управление задолго до береговой полосы без всяких видимых причин. Во всяком случае, серьезных поломок министерские техники, обследовавшие злополучную машину, не обнаружили. К тому же в упавшем винтокрыле не сработал ни один из шести надувных баллонов-поплавков, да и затонул он с учетом воздуха в десантном отсеке и закрытой кабине управления на удивление быстро.
Словно кто-то или что-то из моря притянуло к себе винтокрыл с легкостью магнита, тянущего канцелярскую скрепку.
Связавшись с руководителем тогдашней экспертизы, Эр уточнил несколько деталей, которые лишь дополнили его предположения. Последнее из полученных им техзаключений — о характере повреждений поплавков, разрезанных в множественных местах предметом неустановленной природы — окончательно достроило головоломку.
Что в действительно произошло на борту тонущего винтокрыла, не знал никто, и даже Ута, у которой все еще не восстановилась четвертая сигнальная система — речь, не могла внести в эту историю ясность.
Оставалось ждать, когда девушка придет в себя.
Однажды Ута сказала ему, что у нее есть лучшее в мире правило преодоления бед и невзгод. «Иногда нужно просто сидеть в ожидании своего часа, затаив дыхание, потому что рано или поздно мир вокруг тебя перевернется. Обязательно перевернется. И если выдержишь до конца — сумеешь вынырнуть на поверхность.»
Тогда Эр не очень понял смысл ее слов, сейчас же они предстали для него в новом свете.
Он сидел в дальнем углу ее амбулаторной каюты — спецпомещения в отдельном крыле секции критической медицины, — откинувшись к холодной стене, на жесткой кушетке, выбранной специально из мебели со всего этажа, чтобы не уснуть.
Ута лежала у окна, под колпаком лучевой сигнализации, готовой известить дежурную врачебную смену, едва девушка подаст хоть один явный признак жизни кроме дыхания, тихого и прерывистого, каждая пауза в котором поначалу заставляла сердце Эра больно сжиматься от ледяного, царапающего страха.
Но за несколько темных, бесформенных часов ожидания он привык и к сбоям дыхания Уты, и к глухим хрипам в ее горле, и даже к мутной пене, пузырившейся в углах ее рта, когда паузы в дыхании становились слишком уж долгими.
И тогда лишь эти пузырьки, весело надувавшиеся и спадающие в краешках ее плотно сжатого, ставшего необычно тонкогубым, с сероватым оттенком рта говорили о том, что Ута еще жива. А лениво ползущим по экранам медицинских приборов волнистым графикам состояния Уты командор уже не верил, потому что они не могли объяснить самого главного: что происходит и что может произойти буквально в следующую минуту, в очередной миг ее призрачной, отныне сокрытой от всех внутренней жизни.
