Я отвоевал себе угол в дальнем конце склада и сидел там сутками, обняв колени. На меня напало какое-то оцепенение и тупое ко всему безразличие. На смотр "покупателей" я не выходил, в торговые сделки, которые совершались между солдатами, не ввязывался, увольнительную не просил. Да и бесполезно было ее просить. Слишком много оказывалось желающих хоть на часок-два вырваться за ворота пересылки, загнать на базаре бельишко и купить семечек, еды или самогона.
И продавать мне было нечего.
Времени у меня было теперь дополна, все я мог вспомнить и обдумать, в том числе и подробности разговора с Лиди-ной матерью. Ничего не скажешь, битая женщина! Все знает, все сумела угадать, что и как будет со мною, что с нами будет даже!
Вот он я, весь нестроевой, и ничего, ничего не могу изменить. Была радость, большая, оглушительная радость. Не хотелось ни о чем думать, и война вроде бы забылась, все-все забылось. И вот на тебе! Смотри, думай, оглядывайся, раз выбрел из тумана, который отгородил тебя от всего мира. В пересылке тумана не бывает. Здесь пыль, запах мышей и робкие, полуоблезлые воробьи. Солдаты в "очко" дуются; пользуясь "заборной книжкой", к бабам каким-то пикируют, и чего там сделают - не сделают, а уж наврут с три короба...
Однажды я вылез из своего угла, сходил в медпропускник, попросил, чтобы остригли волосы, - чего доброго еще и вшей разведешь. Они особенно на тех. кто с тоски и горя доходит, насыпаются - это я по окопам знаю. Солдат, повязанный вместо фартука рюкзаком, быстро содрал тупой машинкой мой чуб, и голове сделалось легче. Я посмотрел на свои темные волосы, смешавшиеся на полу с рыжими, белыми, седыми..
И ушел. На что они мне теперь, волосы? Чуб мой знатный?! Зачем попу гармонь, когда у него есть кадило!
Угол мой тем временем заняли. Я попросил вежливо освободить его. Белобрысый солдат было заартачился, но глянул на меня и быстро отодвинулся в сторону со своими вещичками. Если бы он еще немного поогрызался, я бы избил его.
Неподалеку от меня сидел в окружении хохочущего народа старший сержант, не только званием, но характером и повадками вылитый бродяга Шестопалов, и так же, как тот, травил анекдоты. Знал он их чертову прорву. И вообще парень был из тех, что и в аду умудряются жить с прибаутками. Солдатня с любовью смотрела в рот рассказчику и взвизгивала, корчилась, утирала слезы руками. Я тоже стал слушать:
- Н-да, и вот приходит, стало быть, старик Еремей с собранья, а старуха уж тут как тут: "Об чем собранье было? Чё постановили?" Ну, старик Еремей поначалу кураж напустил, потылицу чешет: "Да разве, говорит, скажут нашему брату, об чем оно, собранье-то, было!.." - "О-ой, старик, не лукавь! Все ты понял, да мне оказывать не хотишь! Помучить меня жалаешь..." - "Ну уж, ладно уж, - вздохнул старик, - об мансипации собранье было, об равноправьи, значит. И вырешили: к кажной бабе прикрепить по два мужика". - "Ну-к чё жа - собранье уж зря не постановит! Вот и будете оба-два как сродные братья жить..."
Пересылка содрогнулась так, что воробьи по ней заметались и в окна ударились, пыль взрывами из-под нар и углов заклубилась, солдатня повалилась кто куда.
- О-о-о-ой! - стонал и захлебывался кто-то подо мной. - Как сродные братья, значит?! О-о-ой, "е могу! О-о-оой!..
"Как бы мы жили? Как бы мы одолели врага, горести, беды и утраты, если бы не было у нас таких вот парней, как этот старшой!" - ударился я в длинные размышления, которые неожиданно прервал окрик моего бывшего соседа по послеоперационной палате, пристроившегося вахтером на проходной пересылки.
- Рохвеев е?
- Кто? Кто?
- Рохвеев, е? - пытаю.
- Кто, кто? - еще раз переспросили его сразу несколько солдат.
- Да, Рохвеев, говорю! Там к нему прийшлы. Я почувствовал, как похолодело темя на стриженой голове, рванулся к краю нар.
- Может, Ерофеев?
- Осе, осе! - подтвердил солдат, - То ж ты, Мыха! - захлопал он глазами. - А я ж хвамиль твою забув! - И пошел со склада величественный, неприступно важный и оттого совсем уж глуповатый, осудительно глядя на валяющуюся по нарам публику, которая не выказывала никакого рвения к службе. А так вот валялась, курила, трепалась и довольно терпеливо ждала подходящего "покупателя".
