В общем, мы чувствовали себя баловнями судьбы и беспутными прожигателями жизни.
Катастрофа наступила неожиданно.
В ноябре начался норд-ост. Задул ледяной, колючий ветер. Небо покрылось тучами. Наступил сезон дождей. Дождь шел дни и ночи, хлестал по пустынным улицам, превращая их в горные потоки, унося в море все летние отбросы города… На Босфоре густой, белой пеленой стоял туман.
Мы смотрели в окна и видели всегда один и тот же унылый и отсыревший фасад дома через дорогу. Улица была такая узкая, что казалось — достаточно высунуть руку, чтобы коснуться этой облупленной, жалкой стены. И от одного вида этой стены, от восточных ее окон с железными кованными решетками, как в средневековой тюрьме, хотелось выть от тоски. Временами нам начинало казаться, что всемирный потоп начался именно здесь, в Константинополе, точно таким, омерзительным, непрерывным дождем, что дождь этот никогда не кончится, и что никогда больше мы не увидим чистого неба, усыпанного звездами и нашу кормилицу луну.
Мы ходили к хозяину квартиры, еврею-эспаньолу и спрашивали его, когда погода переменится? Он смотрел на нас грустными глазами, цокал языком, мотал головой снизу вверх и сверху вниз и тяжело вздыхал. У него была вечно больная жена и куча прожорливых ребятишек, которые без спроса забирались в нашу комнату и мешали нам жить.
Три недели мы ждали конца дождей и чистого неба.
Персонал пулковской обсерватории впал в уныние. Капиталы быстро таяли. На четвертую неделю за пятьдесят турецких лир я купил визу в Италию и бумагу о том, что являюсь «Протэтто спечиале италиано». Сознание, что мне специально протежирует итальянское королевство, преисполнило меня гордостью и чувством собственного достоинства. И еще через два дня я распрощался с компаньонами и, под проливным дождем, сел на судно, шедшее через Пирей в Неаполь.
Под вечер наш пароход вышел из Босфора в Мраморное море. Еще через час ветер спал и дождь прекратился.
Ночью на безоблачном небе сияла полная, великолепная, насмешливая луна.
Человек, который хотел умереть
Это случилось много лет назад, в Париже.
Вечерняя газета «Пари-Суар» была прочитана и уже готовилась к полету в корзину, когда в отделе писем в редакцию мне случайно бросилось в глаза фантастическое обращение к читателям:
Помогите мне умереть!
«Моя просьба, вероятно, покажется вам странной. Но я, действительно, хочу, чтобы вы помогли мне умереть. Я не сумасшедший. Я вполне нормальный человек, но попал в тупик, из которого только один выход: смерть.
Решение мое принято окончательно. Но покончить самоубийством просто, спокойно, как все, — я не могу. Этот способ мне противен. Я хотел бы, умирая, сделать что-либо полезное. Есть ученые, врачи, исследователи, даже инженеры, которым нужны люди, не дорого ценящие свою шкуру. Я для них самый подходящий человек. Через посредство вашей газеты я предлагаю себя для любого дела, по возможности самого опасного, — лишь бы оно было честным.
Добавлю, что я не ищу авантюры, а только освобождения от жизни».
Следовала подпись, — простое, незамысловатое русское имя, и адрес. Читатель не взыщет, если я заменю его вымышленным. Ну, скажем, Иванов. Такие письма печатаются в газетах не часто. Кто он, этот Иванов? Действительно ли человек, решивший умереть с пользой для человечества, или попросту ловкач, пожелавший обратить таким путем на себя внимание, вызвать к себе жалость, интерес? В том и другом случае дело было занятным.
На следующий день я отправился по указанному в письме адресу.
* * *
Когда я назвал имя Иванова, консьержка вздрогнула и окинула меня инквизиторским взглядом. Конечно, она уже читала «Пари-Суар», или ей рассказал о письме кто-нибудь из жильцов. Вот он, человек, несущий смертоносное предложение мосье Иванову. Какой скандал в тихом, буржуазном доме, в котором вдруг обнаружен кандидат в самоубийцы, еще объявляющий об этом в газетах!
— Первый этаж. Дверь направо.
Я позвонил. Открыл человек лет тридцати, в очках. У него был тихий голос, потухший взгляд, печальное, усталое лицо. Мне не нужно было даже справляться об имени моего собеседника. Конечно, это был человек, ради которого я пришел.
