Я дремал, нежась в тепле. За день чердак порядочно прогрелся, и я знал, что одеяло мне понадобится только перед рассветом. «Топинамбур» лежал у меня под боком сразу на двух толстых глиняных блинах работы Ипата и потихоньку их подъедал. Аппетит у звездолета рос не по дням, а по часам. Бугры на его поверхности почти совсем сгладились, и в целом звездолет теперь смахивал на средних размеров арбуз без хвостика.
Дремать-то я дремал, но не спал по-настоящему. По-моему, отсыпаясь в холодное время года на разных сеновалах, я выспался лет на десять вперед. Ночь шла к рассвету, стало свежее, и я уже раздумывал, не потянуться ли мне за одеялом, как вдруг слышу – кто-то идет. Внизу. Не в доме подо мной, а снаружи дома. Идет тихо, можно сказать, крадучись, а все равно слышно, как шуршит трава под его ногами. Вот он остановился. Вот снова пошел. Шуршание прекратилось, зато тихонько хрустнул гравий – значит этот человек у самой стены. Что ему там надо?
Еще минута, и скрипнула перекладина приставной лестницы: этот тип карабкался ко мне на чердак! Сна как не бывало. Я тихонько встал, взял «Топинамбур», замотал его в одеяло и, стараясь не шуметь, отступил за толстую кирпичную трубу, что шла от печки в гостиной и проходила через чердак насквозь. Присел за трубой, чтоб быть пониже, и стал ждать.
Ночь была бы темнее сажи, если бы на четырех деревянных мачтах, обозначающих поле космодрома, не горели электрические фонари, а еще светились лампы над входами в космодромные строения – далеко и, по правде говоря, тускловато, а все-таки лучше малый свет, чем полная темень. Глаза привыкнут, только дай им время.
Времени на это у меня было предостаточно, уж наверное, больше, чем у того, кто карабкался по лестнице ко мне на чердак. Кто бы это мог быть? Я очень хотел, чтобы это оказался не Ларсен, а кто-нибудь другой, а только никогда не бывает так, как хочешь. Когда голова и плечи человека появились на фоне окна, я узнал силуэт Ларсена и сейчас же перестал высовываться из-за трубы.
Он влез в окно, и чердак сразу стал каким-то не таким. Свет, не свет, не знаю, но вроде как темноты стало чуть-чуть поменьше. Наверное, у Ларсена был специальный фонарик с невидимыми лучами и очки, чтобы эти лучи видеть. Мне один вор рассказывал, что бывают такие штуки. Даже у нас на Зяби они встречаются, а уж там, откуда родом Ларсен, такой техники, наверное, видимо-невидимо.
И я тоже хорош! Знал ведь, что та штука, на которой прилетел Ларсен, может опуститься в любом месте совершенно беззвучно! Ясное дело, он незаметно сел где-нибудь поблизости, замаскировал корабль, прокрался на космодром и, уж не знаю сколько дней, наблюдал за нашим домом. Только полный кретин на его месте не понял бы, где надо в первую очередь искать «Топинамбур». Если Ларсен все время торчал поблизости и следил за нами, то я на его глазах раз двадцать взбирался по лестнице на чердак, порой имея кое-что в руках. Ну и где, спрашивается, искать это «кое-что», как не на чердаке?
А преодолеть в темноте колючую проволоку, что ограждает наш дом, и вовсе не вопрос. Особенно если приставленный к нам лупоглазый караульный давным-давно убедился, что мы не замышляем побег, и по ночам выводит носом такие рулады, что на другом конце поля слышно.
Скажу честно: все это я потом додумал, а в тот момент ругать себя мне было некогда. С полминуты Ларсен осматривался, затем тихонько двинулся вдоль чердака, а я на корточках начал сдвигаться вокруг трубы, чтобы остаться незамеченным. Выглядывать я не решался, а ориентировался на скрип досок под ногами Ларсена и его дыхание. Подо мной-то не скрипело, я вдвое легче, а дышать почти совсем перестал. Уже придумал, как мне быть: как только Ларсен минует трубу, я – пулей – к лестнице, и был таков. Спущусь и уроню эту лестницу, пусть Ларсен ломает ноги, если захочет спрыгнуть, или дожидается полиции, потому что тревогу я подниму обязательно.
Даже странно стало. Звать на помощь полицию – такого со мной еще не случалось. Позор, конечно, а что делать вместо этого, я еще не придумал.
И не понадобилось.
Как только Ларсен поравнялся с трубой, я и рванул. Мне бы выждать еще несколько мгновений, да я боялся, что он заглянет за трубу. Может, зря боялся, а может, и не зря, какая теперь разница? Но рванул я как надо. И все получилось бы, будь у меня свободны обе руки. Вылезая в окно, я немного замешкался.
