Для всех корабельный кок был желчный, не без определенной дозы ехидцы человек. Но едва ли кто-нибудь на «Каравелле» догадывался, что ехидца кока не более чем мимикрия, защитная броня, под которой скрыта чувствительная и чуточку сентиментальная душа. Либун даже стихи писал, о чем не ведал никто, если не считать Тобора.
Нужно сказать, что кока и Тобора связывали прочные узы взаимной симпатии. Конечно, Тобора на корабле любили все без исключения, если можно говорить о любви человека к огромному искусственному белковому созданию, машине, наделенной разумом и недюжинной силой. А впрочем, почему бы и не говорить в данном случае о любви? Говорим же мы о любви человека к родному дому, городу, стране… Наконец, ведь может же человек любить свой гоночный мотоцикл, аэросани, самолет?
Когда коку до обсерватории оставался пяток шагов, из-за угла коридорного отсека вынырнул Тобор. Он перемещался легко, как на учебном полигоне Зеленого городка.
— Тобор! — крикнул Либун, и эхо гулко прокатилось по коридорному отсеку и замерло в дальних закоулках.
Черная молния отделилась от пола и метнулась к коку, мягко опустившись на пружинящие щупальца в нескольких сантиметрах от неподвижной человеческой фигуры. Либуну даже показалось, что под огромной массой Тобора дрогнул нейтритовый пол, но это, конечно, было игрой воображения.
— Доброе утро, Феликс, — сказал Тобор.
Длинная фигура Тобора в ожидании распласталась на светящемся полу. Либун оглядел ее так, будто видел впервые.
— Почему ты не на Синем озере? — спросил Тобор, первым нарушая затянувшуюся паузу.
— Беда случилась, Тоб, — сказал кок.
Робот неуловимо быстрым движением приподнялся на передних щупальцах, сразу же став выше собеседника на добрых полтора метра.
— Беда? — повторил он.
— Неприятность, скажем так, — поправился Либун, глядя снизу вверх в поблескивающие блюдца-фотоэлементы насторожившегося Тобора. Что-то скрывается там, в гибком и сложном счетно-решающем устройстве робота, которое совершенствовалось с каждым годом полета? Какие мысли зреют в нем? Определи попробуй!
— Почему ты так смотришь на меня, Феликс? — спросил медленно Тобор.
— Как — так?
— Необычно.
— Скажи, Тобор, ты был в оранжерейном отсеке? — негромко произнес Либун.
— Я бываю там регулярно. Как и в прочих отсеках «Каравеллы», — сказал Тобор.
— Когда ты был там в последний раз?
— Вчера.
— И не заметил чего-либо необычного?
— Заметил.
Либун оживился.
— Что это было?
— Поваленное дерево.
— Расскажи подробней.
— Дерево, надо полагать, повалила осенняя буря. Я наткнулся на него случайно. Поднимался вдоль русла ручья. — Тобор говорил короткими, рублеными фразами, отделяя одну от другой малыми, еле уловимыми паузами.
— Что ты сделал с деревом?
— Убрал.
— Как же ты убрал его?
— Ствол перегородил ручей, — продолжал Тобор. — Вода разлилась, образовалась запруда. Я ликвидировал непорядок: разделил ствол на куски и сбросил их в аннигилятор.
— Так-так… Дерево ты лазером резал?
— К чему лазером? Это ведь не сталь и не алмаз, а обычная древесина. Я просто щупальцами разломал ствол на части.
— И ты сообщил об этом?
— Сообщил.
— Когда?
— Вчера же, — сказал Тобор. — И заодно посоветовал климатологам немного поумерить мощность грозовой установки. Бури, которые валят на корабле большие деревья, — это уж слишком.
— Что же климатологи?
— Согласились со мной.
Либун стоял перед Тобором, лихорадочно соображая: с каких пор робот говорит неправду? И каким образом оказалась способной на это его, казалось, безупречная логическая схема? Неужели в чем-то просчитались создатели Тобора, инженеры и ученые Зеленого городка? Если так, то Тобор из верного и могучего помощника превратился в злейшего врага, способного загубить полет, уничтожить «Каравеллу».
— Ты лжешь, Тобор! — воскликнул кок. — Никуда ты ствол не убирал. И я догадываюсь, чья это работа. Дуб валяется у озера. Хоть бы следы замести потрудился!
— Дуб ни при чем, Феликс! — рявкнул Тобор так, что Либун попятился. — Я говорю про березу, что росла над ручьем, в восточном секторе отсека.
— Странно, очень странно… — пробормотал Либун и опустил голову. Перед глазами все еще стояло могучее семисотлетнее дерево, словно срезанное под корень гигантской бритвой.
