а следом на Ната Пинкертона.
[13]— Мне сейчас, ну после ваших слов об ошибках мистера Холмса, даже кажется, что Пинкертон в чем-то его и превосходит.
— Да что вы говорите! Мистер Шерлок Холмс — просто гений рядом с вашим Пинкертоном! Холмс мыслит, разгадывает загадки. А ваш хваленый Пинкертон только и делает, что вынюхивает, подслушивает и подглядывает. Так и узнает обо всем. Понятное дело, что мальчишкам нравится, когда много стрельбы и драк, но литература все же должна давать простор для фантазии и игры разума.
— Ага! Но сами-то вы читаете! Было бы неинтересно, так и читать не стали! Опять же, в сегодняшней пьесе вон сколько народу поубивали, но вы же не станете говорить, что это произведение плохо?
А действительно, чего я так накинулась на бедного Пинкертона? Может быть, он и ни при чем? Может, мне просто захотелось переспорить гимназиста и оставить за собой последнее слово? Только вот с чего бы? Додумать мне не дали, мы так увлеклись разговором, что и не заметили, как подошли господин Корсаков и господин градоначальник.
— Приносим наши глубочайшие извинения, что вынуждены прервать ваш литературный диспут, — произнес Александр Александрович таким тоном, будто и впрямь был весьма расстроен этим обстоятельством, — но вашему оппоненту, сударыня, пришла пора покинуть храм Мельпомены.[14]
Закончил он эту тираду столь печальным вздохом, что все рассмеялись.
— Да уж, сударыня, не обессудьте, но нам действительно пора! — подтвердил градоначальник — Счастливо всем оставаться и удачной премьеры.
Александр Александрович дождался, пока гости отойдут достаточно далеко, и трижды сплюнул через левое плечо.
Чтобы не сглазить удачу. Потом подошел к стойке, где его дожидалась прикрытая салфеткой рюмка шустовского коньяка, с превеликим удовольствием опрокинул его в рот, бросил туда же ломтик лимона и зажмурился от наслаждения. Открыв глаза, он счел нужным подмигнуть мне:
— Сударыня, извольте пройти в зал для получения последних инструкций. Вам полагается их выслушать как участнику спектакля.
Времени до вечернего представления осталось достаточно, чтобы успеть прогуляться до дому, пообедать, рассказать дедушке новости и вернуться, в строгом соответствии с правилами, за час до начала премьеры.
Хотя, честно сказать, суфлеру, то есть мне, приходить заранее нужды нет никакой. Тем более что у меня лично все было готово заблаговременно. Но мне всегда нравилась царившая за кулисами в преддверии премьеры суета.
— Александр Александрович, как тебе кажется, мне в этом парике играть или лучше будет вот в этом? — терзала в коридоре нашего антрепренера госпожа Немирова-Бельская.
— Ты, матушка, меня уж в который раз спрашиваешь?
— Так ты мне ответить так и не соизволил!
— Я тебе, матушка, в пятый раз отвечаю: мне все едино — тот парик или этот. Ты, будь любезна, реши это сама.
— Как же я могу сама, когда ты у нас за режиссера? И потом, с чего ты меня начал матушкой величать?
— Так ты, матушка, мне сегодня матушкой приходишься. Или ты не королева Гертруда, а я не принц Гамлет?
— Саша, мне сейчас не до шуток. Уж будь так любезен и скажи: какой парик мне надеть?
— Катя, надень, пожалуй, этот, — господин Корсаков, не глядя, ткнул в один из париков, которыми столь назойливо крутили у него под самым носом.
— Но он же не идет к красному платью в четвертом действии!
Александр Александрович недоуменно развел руками и обвел взглядом всех присутствующих, как бы ища поддержки. Но присутствующих было совсем немного — помимо его самого и госпожи Вельской рядом оказалась лишь я. Тем не менее господин антрепренер кинулся ко мне со всех ног.
— Совершенно забыл напомнить вам, сударыня, что мы урезали ту часть сцены, где Гамлет беседует с Розенкранцем и Гильдерстерном. Вы уж постарайтесь не сбиться.
— Спасибо, что напомнили, — пришлось мне поддержать его игру, затеянную с единственной целью: избавиться от приставаний актрисы. — Не собьюсь, будьте уверены.
Господин Корсаков похлопал меня по плечу и скрылся за дверью своей грим-уборной. Госпожа Вельская так и осталась стоять в одиночестве с двумя париками в руках.
