— Браво! Брависсимо!
— Ну, пустое! — заскромничал вдруг актер. — Вы мне вот что лучше сообщите, сударыня, откуда вы всегда про все знаете? Я вот ни на миг не усомнился, что дрова наши могут сгореть в печах елсуковского трактира. Но вы-то трактиров не посещаете?
Я пожала плечами:
— Просто я на прошлой неделе слышала, как господин Шишкин спорил с кем-то. Он просил по четвертному,[4] а тот больше чем на двугривенный[5] не соглашался. Наша хозяйка не так давно купила дрова по тридцати копеек за сажень.[6] Так о чем могла идти речь возле дровяного сарая? Ну а кто приходил к Шишкину в тот раз, мне тот же Михеич сказал. Он-то как раз трактиры посещает и всех их хозяев в лицо знает.
— А может, господин Шишкин, напротив, сговаривался с трактирщиком о том, чтобы у того дрова прикупить?
— И притом предлагал более высокую цену, а продавец кричал: «Как хотите, но больше двугривенного с вас по великой дружбе не возьму!»?
— Логично. У вас потрясающие способности, сударыня. Вам бы на сцену, для актрисы жизненная наблюдательность и умение делать выводы отнюдь не лишни.
— На данный момент у меня более скромные намерения. Афанасий Николаевич заболел, и я намерена его заменить на сегодняшней премьере.
Господин Корсаков для начала сделал большие глаза, а затем побледнел вполне натурально.
— Но позвольте! — вскричал он. — Это никак невозможно! А вдруг кто из актеров забудет роль! Это же сочинение господина Шекспира! Тут никак невозможно текст портачить!
Господин Корсаков забегал по уборной — аж в глазах зарябило. Я дала ему вволю выговориться и, лишь когда он умолк, вежливо попросила:
— А вы меня испытайте. И потом, я уже подменяла дедушку. Извольте припомнить.
— Припоминаю. Но то была лишь репетиция. И потом в тот раз мы ставили не «Гамлета»! Не могу я девице четырнадцати лет от роду доверить дело столь ответственное.
— Пятнадцати, — поправила я.
— Что? А все едино! Никак невозможно! Нет, надо поставить суфлером кого-то из актеров.
— Все актеры заняты в пьесе. Вы даже господина Массалитинова из любителей привлекли — Лаэрта играть.
— И все равно — я не могу пойти на такой риск!
— Что ж, извольте отменить премьеру, — со вздохом согласилась я. — Нужно только вернуть зрителям деньги за билеты. Дайте распоряжение кассиру.
Служенье музам, конечно же, бескорыстно. Но возвращать полный кассовый сбор! Покажите мне хоть одного антрепренера, который на это согласится.
— Сударыня, это шантаж! — заявил господин Корсаков, который нес ответственность перед труппой за сборы.
Я пожала плечами, в целом соглашаясь с такой оценкой. Александр Александрович еще чуток побегал по помещению. Потом замер, зажмурился и, покрутив указательными пальцами, попытался их соединить, не раскрывая глаз. Пальцы сомкнулись.
— Быть или не быть? — тем не менее возопил трагик.
— Ну конечно же быть, — оставила я за собой последнее слово.
— Извольте лезть в будку,[7] — пробурчал Александр Александрович. — Репетицию начнем через четверть часа.
— Вот еще! — не удержалась я. — В будке сквозняк. Вот протопят, как положено, и я на спектакле в будку залезу. А сейчас увольте, рискуете без последнего приличного суфлера к вечеру остаться.
Корсаков не выдержал и рассмеялся.
Отведенные до начала репетиции четверть часа необходимо было с толком использовать и подготовиться к ней должным образом. Я оставила в каморке Михеича шаль и рукавички, шубку набросила на плечи — хоть в печах уже и гудело жаркое пламя, но в театре все еще было прохладно — и отправилась в буфет.
— Наше почтение! — закричал, завидев меня, наш буфетчик Петруша, и голос его гулко разнесся по пустому фойе. — Несказанно рад вас видеть, сударыня Дарья Владимировна!
— И я вас рада видеть, сударь! — поддержала я его игру. — Петруша, будь добр, сделай мне чаю. С лимоном и медом, но не сладкий и не горячий, а теплый.
— Мне Афанасия Николаевича вкусы известны. Так что сделаю все в лучшем виде и занесу ему к началу репетиции.
— Дедушка заболел, так что мне придется его подменять. Я пока в будку не полезу, сяду с краю сцены. Не потеряешь?
— Не потеряю! — заулыбался Петруша. — Как можно такую красоту потерять?
