Как-то не хотелось с самого начала выяснять причины, которые снова свели их вместе. Вообще не особенно хотелось говорить. Они долго стояли на лестнице, целуясь, прикасаясь друг к другу даже не страстно, а скорее желая полнее убедиться, что они рядом. Потом он достал ключ, они вошли внутрь, и когда Адель переступила порог, Эдуард прижимавший ее к себе, почувствовал, как забилось у нее сердце.
— Здесь всё было так хорошо, — проговорила она тихо.
— Прости, что заставил тебя ждать.
Она подняла голову и произнесла слова, которые напомнили прошлое.
— Знаешь, Эдуард, я очень изменилась. Но я хочу сказать то, чего от меня никто не слышал, да и ты вообще-то не должен… — Она улыбнулась. — Чтобы покорить мужчину, вовсе не надо клясться ему в любви, верно? Надо, наоборот, вести себя холодно. Ну так вот я с тобой не могу играть ни в какие игры. Я, пожалуй, для тебя не очень-то и изменилась. Я хочу, чтоб ты знал: мне, наверное, никогда не удастся тебя разлюбить, ты просто врос в меня. Иногда я проклинала тебя за это, но сделать ничего не могла. Так уж получилось. — Она почти умоляюще прошептала: — Эдуард, любовь моя, что бы ни произошло, я буду всегда тебя любить, даже если мне будет семьдесят. Никогда в этом не сомневайся.
Чувствовалось, что она нервничает. В ней был какой-то трепет. Сжимая обеими руками руку Эдуарда, Адель сказала:
— Ты не должен, что бы я ни сделала, сомневаться во мне. Пожалуйста, Эдуард. Ты мне веришь?
— Я верю. Но мне, пожалуй, неловко. Не знаю, что во мне такого, что могло бы внушить такое чувство.
Он попытался обнять ее, но Адель выскользнула из его рук и, на глазах веселея, проговорила:
— Ну, вот, с самым важным я покончила. Хватит уже о высоком. Теперь я становлюсь обычной и будничной, без всяких романтических проповедей. — Она прошлась по комнате, заглянула в ванную, потом искренне призналась: — Когда здесь бывала я, тут было лучше.
Эдуард невольно усмехнулся.
— Да, наверное. Тогда квартира имела какой-то единый стиль. Я знал, что за цветы должны стоять, знал, что ты любишь.
— Много здесь было женщин? — прервала она его.
Адель задала самый обычный, игривый женский вопрос, но тут же поняла, насколько он неуместен в ее устах. Боже, а сколько у нее в доме было мужчин? Вся кровь отхлынула у нее от лица, она побелела от страха перед тем, что он будет жесток и задаст ей такой вопрос. Тишина, причем весьма гнетущая, повисла в воздухе.
Но Эдуард, если и подумал о жизни, которую вела Адель, никаких вопросов не задал. Некоторое время он молча смотрел на нее, скользил взглядом по гибкой высокой фи1уре — она как будто стала еще стройнее, чем прежде, а уж расцвела невероятно.
— Ты имеешь надо мной власть, Адель, — сказал он. — Меня тянет к тебе. Всегда тянуло. Это не меняется. В тебе есть какое-то пламя, так, что мне хочется протянуть руки, чтобы обогреться. Ты необыкновенно хороша.
Адель была благодарна ему за то, что он не заговорил об ее образе жизни. Медленным движением она расстегнула и сбросила манто — искрящийся мех упал к ее ногам, потом сняла шляпку и подошла к Эдуарду. Их глаза встретились. Он снова поцеловал ее, и она, не выдержав, прошептала:
— Ты правда… правда не осуждаешь меня?
Он засмеялся.
— Помнишь, как ты обиделась когда-то, когда я сказал, что люблю только тебя, а не твою мать или твоего ребенка? Может, я был жесток, но это действительно так. Я люблю тебя, Адель, тебя, взятую отдельно из всей твоей жизни. Довольна ты этим? — спросил он, лаская ее волосы. В нем закипело желание, и он не знал, долго ли сможет продолжать разговоры.
— Теперь мне такой подход на руку, — искренне прошептала она.
Эдуард мгновение молчал, глядя на нее, потом признался:
— Ты действительно изменилась. Да, не смейся. Ты стала взрослой.
— И я, став взрослой, всё еще привлекаю тебя? — спросила она шепотом, не в силах удержаться от кокетства.
