Викорати, меня не пустили дальше порога! Разодетый, как попугай, дворцовый чиновник сказал мне: «Вы слишком долго пробыли в отлучке, сеньор. Его высочество не помнит и не знает вас. В лучшем случае вы можете рассчитывать только на должность привратника».
Мне, Магеллану, место привратника? Мои раны, мои абордажи, когда все стрелы и копья направлены на того, кто идет первым, штурмы и пожарища, горы убитых, блуждания по страшным джунглям и нехоженым морям — это называется: я был в отлучке. Значит, все мы были, оказывается, просто-напросто в отлучке. А те блюдолизы, что толпились вокруг короля безотлучно, — они-то и получали награды, даруемые из средств, что мы добывали «в отлучке»!..
Я очутился на улице буквально без гроша в кармане. Небольшие индийские сбережения я, еще будучи в Индии, доверил на хранение купцу Педро-Аннешу Абральдежу, отплывавшему тогда в Португалию, — он был у меня в доверии. Но он умер до моего возвращения, а наследники не отдавали денег. Я подал в суд; ты знаешь, Антонио, что рассмотрение подобных дел растягивается на годы. В нашем родовом поместье жили сестра с мужем и детьми, дохода еще хватало им на пропитание и одежду, да и не собирался я отбирать последний хлеб у своих племянников. Что оставалось делать? Единственное ремесло, которое я знал, была война… Собиралась армия против мавров в Марокко, я вступил в нее. Это было несчастливое для меня предприятие. Я охромел в нем, и моя честь происками врагов была поставлена под сомнение. Сеньор Менезеш, командующий армией, служил в Индии, знал меня и дружил со мной. Он погиб в бою, на смену прислали одного из дворцовых любимчиков, привыкших к интригам и лести. На военных советах я, по-обычному, говорил прямо о том, что считал нужным, и любимчик разгневался. Меня окружили шпионами, чинили унижения. Дошло до обличения в измене: Магеллана, через чьи руки прошли сокровища азиатских владык, не прилипнув к пальцам, обвинили в том, что он ни много ни мало как продал маврам двести коз из захваченного каравана. Двести коз, подумать только!
Мне пришлось уйти из армии. Вновь я очутился в пышном Лиссабоне, больной, нищий, без пристанища. За ранение выплачивали морадиа — крошечную королевскую пенсию. Ее хватало на оплату темной, без окна каморы на рыночном постоялом дворе и порцию лепешек с чесноком. Я не мог покупать даже свеч. На что оставалось мне рассчитывать, Антонио? В городе, отвергшем меня, в королевстве, не ведавшем обо мне, без средств, без цели, я, казалось, был обречен на медленное неуклонное угасание. Но это было не так — о нет! Я не чах в тоске — я ждал! Ибо где-то там, за пологом расстояний, на гребнях волн юга еще жил Серрано, мой названый брат, и поэтому мне оставалась надежда. Я жил — следовательно, жил и он: я не верил, что мы можем погибнуть в разновременье. Тянулись пыльные мои лиссабонские дни, темные и голодные ночи, пустые недели, сжимаемые гнетом надежды. Я торопил солнце, и мне казалось, что оно чересчур лениво вставало; я угрожал солнцу — мне чудилось, что оно слишком медленно прячется за горизонт. Не скрою: порою исступление охватывало меня. Большую часть жизни я уже пустил на ветер чужих бед и чужих утех. «Друг, нас двое!» — вспоминал я. Я знал мир, закрыв глаза, мог безошибочно вспомнить гавани Африки и форты Азии, но среди этого кружева стран и плетения толп для меня тогда по-настоящему существовала лишь одна живая душа: Серрано.
Однако я увлекся, Антонио, и впредь буду краток. Скажу лишь, что, когда в холодное утро я услышал властный стук в дверь каморы, еще не проснувшись, понял: стучит посланец с письмом от Серрано…
Когда мы вернемся с победой в Испанию, ты узнаешь секреты Магеллана, ибо победитель уже не нуждается в тайне. Ты поймешь все, когда прочтешь письмо Серрано. Ты увидишь, через какие поистине адские испытания прошел Франсиско, пока добрался до Молукк. Но он добрался, он увидел Молукки; он сумел стать важным и нужным человеком на Островах пряностей, он приобрел уважение владык Молукк. Султан Тернате выдал замуж за Франсиско свою дочь и ничего не делал, не посоветовавшись с ним. Серрано стал как бы представителем Португалии в Стране пряностей, представителем весьма независимым, с желанием которого приходилось скрепя сердце считаться вице-королям. Но самое главное не в этом. Самое главное — Франсиско звал меня к себе, звал, тоже намекая, что добраться до него можно с запада.
