В ее памяти всплыли забытые годы жизни в Уэльсе вместе с мальчиками. Тогда все мелочи не казались такими значительными. Странно, что Риппл, как раз в то время, когда у нее появилось столько новых интересов, упорно возвращалась к старым временам и цеплялась за воспоминания о них – о доме на холме, о старой детской, о чае в школе с приготовленными дома бутербродами, густо намазанными маслом и вареньем, о том, как мальчики собирались обратно в школу. Она вспомнила, как однажды, в первый вечер пасхальных каникул, в передней появился Джеральд, выросший из своего пальто, и поздоровался с матерью ломающимся, сначала пронзительным, а затем внезапно охрипшим голосом.
Миссис Мередит вскрикнула: – Дорогой мой мальчик, у тебя болит горло! – Джеральд молодым баритоном запротестовал: – Нет, я не болен, мама. Я всегда так теперь говорю.
При этом смешном и случайном воспоминании глаза Риппл наполнились слезами. Без всякой на то причины, без причины! Она находила странное облегчение в том, что Джеральд будет присутствовать на спектакле. Девятнадцатилетняя девушка думала: «Чем старше становишься, тем больше значит родная плоть и кровь. В сравнении с Джеральдом, даже Виктор – кто он мне? Чужой. Конечно, я никогда не скажу ему об этом. Но как я рада, что Джеральд, мой брат, будет здесь в субботу».
III
Наступила суббота, и с утра день был похож скорее на апрельский, чем на июньский; яркое солнце по временам закрывали тучи, и собирался дождь.
Риппл проснулась в тревоге.
Она испытывала хорошо знакомое ощущение, что в тот момент, когда она откроет глаза, что-то должно случиться. Что же именно? Она окинула взглядом желтые стены своей комнаты и фриз с черными пантерами, Глаза ее остановились на стоявшем на камине единственном украшении, которое она привезла из дому: это была старинная чаша из резного стекла, наполненная морскими раковинами, которые Риппл собирала на взморье в Уэльсе.
«А, – вспомнила она, – сегодня первое представление «Русалочки»!». За завтраком Риппл услышала знакомый стук в дверь. Она открыла. Показалась рука в перчатке и голова без шапки с поднятыми вверх, как венец, очками над лицом, тронутым легким загаром.
– Доброе утро, Риппл, – произнес веселый голос. – Сегодня великий вечер, а? Ну, желаю счастья и удачи! Я решил перед отъездом заглянуть к вам и пожелать всего наилучшего.
– О, Стив, благодарю вас. Посидите минуту, можете? Не хотите ли кофе? Тут его много, позвольте вам налить! – крикнула Риппл, вскочив, чтобы принести еще чашку.
Юноша сел и снял перчатки, «Опять новые», – отметила про себя она. Это было его единственным щегольством – почти каждый день менять перчатки. Обычно мотоциклисты отличаются неряшливыми руками и ногтями, но Стив весьма заботился о своих. Его тонкие руки были всегда чистыми и ухоженными, ногти – безупречны и изящно закруглены на концах. Риппл разглядела руки молодого человека, в остальном одетого довольно небрежно, пока он сидел, пил с ней кофе, принимал от нее розовое яблоко и засовывал его в карман затвердевшей от жира куртки.
– Получили билет, который я вам послала? Вы будете сидеть в первых рядах, Стив!
– «Всегда впереди», дорогая моя, это девиз моей фирмы, – ответил Стив, – но я страшно огорчен. Боюсь, что этот вечер для меня пропадет. Нечего и говорить, как я хотел бы прийти. Очень хотел бы. Но едва ли это возможно. Вероятно, не смогу вовремя вернуться из Брукленда. Дело в том, что я должен поехать туда на замечательной новой машине, которую мне поручили испытать. Самая последняя модель. – Вслед за тем Стив разразился потоком специальных терминов, за которыми Риппл не в состоянии была уследить. Она уловила что-то смутное: «способность развивать тридцать пять лошадиных сил»…
– Затем там будут некоторые деловые люди из той же отрасли, с которыми я хочу переговорить о делах. Вы знаете, как они задерживают; потом мне надо отвести машину обратно в гараж. Это на Грэйт-Уиндмилл-стрит… Успею ли я вернуться домой, чтобы переодеться и попасть в театр к началу? Когда поднимется занавес, Риппл?
– Предполагается ровно в восемь часов вечера. На четверть часа запоздают.
