Он снова обнял ее и горячо зашептал ей на ухо, которое порозовело под его лаской: – Одного только ты не можешь отрицать, дорогая, даже если ты и слишком устала, чтобы целовать меня, как ты говоришь. Есть одно, Риппл, чего ты не можешь отрицать… – Что именно?
III
Тут случилось нечто, чего никто из них не предвидел. Со стороны это показалось бы пустяком, банальным поводом для обычной размолвки влюбленных.
Виктор Барр сказал ей: – Ты не можешь отрицать, что я был первым мужчиной, который тебя поцеловал, Риппл (твои отец и братья не в счет). Ты никому никогда не позволяла себя целовать до меня. – Он уверенно засмеялся. – Я был первый. Единственный. Не правда ли?
– Да, – подтвердила Риппл, пассивно отдаваясь его объятиям. – О да… – Однако тотчас же после этого «да» она быстро поправилась: – Нет! – Живо и неожиданно; как взмах птичьих крыльев над тенистым прудом, перед нею пронеслось воспоминание.
День ее рождения. Ей пятнадцать лет. Сад, солнечные часы и нераспустившиеся розы. Аромат цветов и музыка вдалеке («Колокольчики звенят для меня и моей возлюбленной»). Высокий юноша в фланелевом костюме, который что-то краснея бормотал, вдруг привлек к себе и обнял свою подругу. Он поцеловал ее. Это случилось неожиданно. Прошло несколько лет, и она совершенно забыла о нем. Однако это было. Не Виктор, а Стив Хендли-Райсер первый ее поцеловал.
Была ли это только врожденная правдивость? Какое смутное побуждение заставило Риппл не размышляя сказать: – Нет! Нет, Виктор! Я забыла. Меня еще целовали. Я хочу сказать, до тебя…
В тот день птицы в Кью особенно неистовствовали. Они пели так громко, что среди наступившего молчания пение их показалось криком. Риппл взглянула в лицо своему возлюбленному и увидела на нем выражение такой жгучей боли, какой никогда в жизни не видела ни у кого.
– Виктор…
Он ответил спокойно, с горечью: – Ты не считала нужным сказать мне об этом раньше?
– Нет, ведь я совершенно забыла об этом. Виктор! Я забыла…
– Что мужчина поцеловал тебя? Такие вещи ты забываешь так легко? А я думал…
Девушка, смущенно смеясь, воскликнула: – Мужчина! Но это был…
– Это, наверное, твой проклятый иностранец-танцовщик. Я мог бы догадаться. Я мог догадаться! Мне всегда казалось, что он как-то особенно на тебя смотрит.
– Как ты мог такое подумать, Виктор! Как ты мог это сказать? Я как раз собиралась тебе рассказать, что это был совсем не мужчина, – ведь не назовешь же ты мужчиной семнадцатилетнего мальчика? Всего лишь мальчик. Он еще учился в школе и жил у моей тети, а мне тогда было только пятнадцать лет, и я никогда не думала, не представляла себе ничего подобного. Мы танцевали, и он поцеловал меня, а я сказала ему, чтобы он никогда больше так не делал, вот и все. О! Почему ты все еще сердишься?
Молчание. Угрюмое молчание среди цветов, под яркими солнечными лучами. Размолвка и гнев в прекрасный весенний день… Она мысленно перенеслась в дождливый зимний день, когда оба они были так счастливы.
– Виктор! Ты не должен огорчаться тем, что я тебе сказала. Я тогда еще носила косы. Я была еще девочкой. В тот день мне исполнилось пятнадцать лет. Меня считали маленькой девочкой.
– Достаточно взрослой, чтобы тебя поцеловать.
– Почему ты так говоришь со мной!
– А я думал, что никогда никого не было, кроме меня. Видимо, я слишком многого хотел.
– Но никогда никого и не было, кроме тебя. Подумай только! Виктор! Мальчик! Школьник! Немного старше, чем Ультимус теперь. Как можно его принимать всерьез! Неужели ты думаешь, что это имеет значение?
Очевидно, для Виктора это имело значение. Риппл снова и снова повторяла те доводы в свою защиту, которые казались ей такими убедительными:
– Мне было только пятнадцать лет. Это было столько лет назад, я тогда еще не начала учиться танцевать! Пятнадцать лет. Ему было только семнадцать, и я сказала ему, что никогда не буду с ним разговаривать, если он сделает так еще раз. Он учился в школе, и все это были совершенные пустяки. Ты думаешь, я боялась тебе рассказать? Да я сказала бы в любое время, но просто забыла. Я забыла!
– А я думал, что никогда никого не было до меня. Ты позволяла мне так думать.
