Один из десантников кинулся к лежащим и в остервенении принялся гвоздить их ногами. Его ухватили за руки, оттащили к скамейке.
— Чего ты?!
— Так ножом, падлы, пырнули! Я в горячке и не заметил сразу.
— Снимай одежку… Снимай, говорю. Водкой зальем, перебинтуем.
— Если смертельно, всех шестерых уроем. И шалаву туда же отправим.
— Ну?.. И чего дальше? — Шура, как всякий лидер, легче спрашивал, чем отвечал. Постановка задач в перечень его привычных функций не входила. Зато выполнить он готов был что угодно.
— Проведем опознание. — Валентин взял у него один из ножей. Пачку купюр сунул в карман сержанта. — Деньги братве. На праздник… А ну-ка переверните этих козлов. И лучину сообразите!
— Это еще зачем? — проблеял один из лежащих.
— Насиловать будем! — мрачно пошутил Шура.
К разбитым лицам по очереди подносили огонь, Валентин шагал, вглядываясь в пленников. Отметелили блатняков крепко. Потому и не получилось особого сопротивления. Единственный удар ножом пришелся вскользь и был отплачен множественными переломами. Уж Валентин-то прекрасно знал, что это такое — озверевшая толпа. А если еще она обута в кованые ботинки да умеет бить… Он перевел взгляд на обувку «потерпевших». В лица он всматривался для блезиру.
Мужчину он видел лишь издалека и лишь со спины. Да еще, может быть, башмаки его запомнил. Тупоносые, обтертые…
— Вот он, гад! — Валентин коленом упал на впалую грудь блатаря. — Где пацан, кобел?
— Какой пацан? — Глаза у мужичонки забегали, язык неуверенно слизывал выступающую из разбитой губы кровь. Вурдалак, да и только…
— Я дважды не спрашиваю. — Валентин усилил давление коленом, и в ту же секунду пара добровольных кулаков колотнула из-за спины по скулам лежащего. Да не по разу. Голова мужичонки мотнулась, из носа брызнуло сукровицей.
— Стоп, парни! — Валентин тряхнул мужичка. — Ну?
— Заходил — и ушел. А чего?..
В этом самом «чего» проскользнула удивительно невзрослая интонация, словно оправдывался мальчуган, схваченный за ухо. Так или иначе, но теперь Валентин уже не сомневался: перед ним тот самый человек, что дожидался мальчонку на скамье.
— Кто дал команду пасти квартиру на Пролетарской?
— Какую еще, на хрен, квар… — Вопрос остался незавершенным. Мужичонка вспомнил о кулаках, готовых в любой миг ударить из темноты. — Так это… Пацаны доложили. Там вроде как дедок одинокий. Ну и вот… Проверили на всякий случай.
И снова сработали кулаки — на этот раз крепче, чем следовало. На минуту блатарь окунулся в беспамятство, а вновь очухавшись, тихонько заскулил.
— Кто навел? — переиначил вопрос Валентин. — Сулик, Алоис, Люмик?
Голова мужичонки замоталась.
— Тогда кто?
Слезы текли по разбитому лицу, но допрашиваемый молчал. Валентин наклонился к самому его уху.
— Хочешь самого плохого? Могу устроить… Тут твои подельники. Свидетелями станут. На всех зонах потом подтвердят.
Мужичонка всхлипнул. Дураком он не был, понял, чем грозили. И моментально сдался:
— Стол…
— Что — стол?
— Паспортный… Там баба. За монету дает информацию. О тех, кто, значит, один.
— Имя!
— Не могу я…
— Имя, козел!
— Люба. Люба Кашева…
Валентин перевел дух.
— Ты про тех двоих спроси, — толкнул его в плечо Митяй. — На кой нам эта Люба?
— Тех двоих… — Валентин нахмурился. — Черт, действительно!..
* * *
Заканчивали празднование уже в сумерках под кронами тополей, успев принять на грудь еще по полпузырика, угодив в некое подобие табора, где от тельняшек, значков и беретов рябило в глазах. В кармане Валентина лежало к этому времени пять или шесть телефонов, а с Шурой они успели померяться силой на кистях и на кулачках, став окончательно кровными братьями. Шура подбил Валентину губу, Валентин познакомил сержанта с коронным двойным ударом слева, уложив под вопли «землячества» на землю. Очнувшийся Шура полез целоваться — он уважал силу.
Валентин рассудительно объяснил ему, что это еще что — профессиональный бокс на порядок серьезнее.
— Сравни сам: двенадцать раундов — и три! Тридцать шесть минут — и девять!
— И он рассказывал что-то о Кассиусе Клее, о Джо Фрезере и Стивенсоне. Кажется, это был Центральный парк, и они сидели на траве, поедая консервы, вкуса которых Валентин уже не чувствовал.
