— Да, — подытожил Ромка. — Классные ты истории на ночь рассказываешь… Веселые. Как раз на сон грядущий.
— Так ведь мы же в России, а не в Финляндии. И озеро это — Сосновое, а не Бодом…
— Ну и сходи за дровами, — проговорил Ромка, довольный тем, что может прижать приятеля к стенке. — А то ведь дамы подумают, что ты струсил. Правда, дамы?
Девушки ничего не ответили, но в их молчании Щуплов не почувствовал поддержки.
— Ладно, — пробормотал он. — Схожу. Фонарик ты, конечно, забыл, так что придется наощупь, да?
— Ну, забыл… — слегка виновато отозвался Жуков. — Видишь ли, я бы с тобой сходил, да девушек одних оставлять негоже. Хоть и базы вокруг, да мало ли: чем черт не шутит? Маньяки всякие…
Александр хотел спросить, отчего бы и самому Ромке не прогуляться в лес, пока он охраняет дам, но потом передумал. В конце концов, от долгого сидения на одном месте у него затекла спина и то, что пониже, и захотелось просто размяться.
— Оболтал, черт красноречивый, — буркнул он и, поднявшись, исчез в темноте.
— Что, дуркует все? — спросил Ромка Таню, кивая в ту сторону, куда ушел Александр. — Что-то, я смотрю, вы последнее время вечно надутые ходите. Не поделили, что ли, чего?
— А ну его! — с неизвестно откуда взявшимся ожесточением сказала вдруг Таня. — Надоел хуже горькой редьки.
Ромка с Надей с удивлением посмотрели на нее, но Таня отвернулась и не произнесла больше ни слова. У догоравшего костра воцарилось неловкое молчание.
…Из леса раздавался хруст ломаемых веток. Он становился все тише и тише, как если бы Щуплов постепенно удалялся от костра. Вдруг какой-то странный шелест раздался несколько в стороне от того места, где Александр ломал сучья, словно кто-то полз по устилавшим землю сосновым иглам.
— Слышите? — прошептала Надя.
Собеседники молча кивнули.
— Кто это, как вы думаете?
— Да мало ли кто в лесу живет, — отозвался Ромка так же шепотом. — Зверь какой-нибудь.
— А не хищный? Волк там или медведь…
— Ты что, Надюша, какие волки, какие медведи? Сама же видишь, базы рядом. Вон, Сашка за дровами пошел, так, поди, даже и забрел куда-нибудь на территорию. Его еще оттуда сторожа погонят!
С каждым произнесенным словом голос Жукова становился все громче и громче, так что под конец он только что не орал.
— Что вопишь-то? — спросила Надя. — Или боишься?
— Я боюсь? Да кого бояться? Некого бояться. Тань, передай, пожалуйста, бутылочку, а то завтра-то мне нельзя будет — за рулем…
Таня передала ему бутылку с пивом. Мастерски раскупорив ее о торчавший рядом обломанный сучок сосны, Ромка сделал королевский глоток, осушив не менее половины.
И в этот момент из темноты леса раздался сначала пронзительный человеческий крик, потом рычание и возня, словно там кто-то катался по устилавшему землю ковру из сосновых игл.
— Что это? — оторопело спросила Надя.
— Сашка… — пробормотал вмиг растерявший всю свою браваду Жуков. Недопитая бутылка выскользнула из его руки и мягко шлепнулась на землю. Пиво тонкой струйкой потекло на все те же сосновые иглы.
Девушки не двинулись с места, а Ромка заозирался в тщетной надежде найти какое-либо орудие защиты от напасти, жертвой которой стал его друг. Он понимал, что надо на что-то решиться: броситься на помощь, схватив палку, а еще лучше монтировку… Да вот машина стоит довольно далеко, и пока эту монтировку найдешь в багажнике, мало ли что может случиться. Да и девушки… Их ведь охранять надо. Для того он тут и остался у костра, а не пошел с Сашкой за дровами… А если на чистоту (и в конце концов Жуков нашел в себе силы в этом признаться) ему просто не хотелось идти в темный лес, где его ожидало… А что ожидало, он не в силах был даже и и предположить…
Тем временем звуки борьбы прекратились. Последний человеческий вскрик, затем рычание, перешедшее в скулеж, а затем удаляющийся глухой топот: словно какое-то тяжелое четвероногое животное поспешно удалялось прочь.
Все это время (а это лишь казалось, что прошло много времени, на самом деле и пары минут не миновало) Ромка простоял, глупо озираясь и не двигаясь с места.
— Да делай же что-нибудь! — воскликнула Надя, и по ее голосу было видно, что девушка близка к истерике. Таня молчала, и в сумраке не было видно ее лица.
