Изо двора появился дядя Тёма со связкой мотыг, сопровождаемый длинной и плотной приземистой собачонкой тёмно-коричневого цвета. Несмотря на короткие кривенькие ножки и бочкообразный торс, собачонка была подвижна, точно ртуть. И жизнерадостна, точно щенок.
"Тёма и Жучка", — подумал Костя.
— Скоро огребать картошки поедем, — сообщил дядя Тёма сразу всем. — Ты как, малыш, наготове?
Сын запрыгал от радости и подтвердил, что да — готов, готов хоть сейчас.
— Сейчас не надо. Завтра с утра отправимся.
— Дядя Тёма, — умоляющим голосом спросил Костя, с ужасом глядя, как тот привязывает проволокой к «люльке» мотыги, — можно я на заднем сиденье пристроюсь?
— Не, не получится. Туда — не получится. Дорога, понимаешь, хреновенькая. Всё время правый уклон, того и гляди, перевернёшься. Когда человек в люльке сидит — оно надёжнее получается. Противовес, понимаешь? Обратно повезу — пожалуйста. А туда никак. А чё, сидеть неудобно?
— Да. Довольно неудобно, — смущённо признался Костя.
Дядя Тёма подумал немного, а потом решительно вытащил из коляски (из бокового прицепа, — вспомнил наконец Костя технически безукоризненное наименование) сиденье, оставив только спинку. Сдвинул на его место ящик с инструментами, покрыл сверху рулоном клеёнки и предложил:
— Ну-ка, пробуй.
— Вроде лучше, — не совсем уверенно сказал Костя, надеясь, что его двусмысленные обертоны обратят жесткое дяди Тёмино сердце в сторону смягчения.
— Ну, раз получше, значит поехали!
…Дорога впрямь оказалась никудышной. Кроме бокового наклона, она имела также множество ухабов и огромных луж в затенённых местах, окружённых густой грязью, похожей на пластилин. Кое-где торчали из дороги вершины здоровущих камней, тела которых уходили глубоко в грунт, и вообще… Но дядя Тёма, следует признать, вел «Ижа» мастерски. Они даже ни разу не забуксовали, хоть и казалось время от времени: вот здесь-то мы точно засядем. Накрепко. Как это: "В грязи у Олега застряла телега. Сидеть здесь Олегу до самого снегу…"
Дураки и дороги, да.
Дважды они останавливались.
Первый раз — на выезде из посёлка. Перед тем, как пойти круто в гору, дорога проходила по хребту длиннющей плотины, отделяющей поселок от красивого спокойного пруда. Склон плотины, обращённый к посёлку, был высок, крут, густо зарос куриной слепотой и мать-и-мачехой. Противоположный — отлог и выложен бетонными плитами, уходящими в воду. На плитах кое-где располагались загорающие, а кое-где лежали опрокинутые кверху днищем лодки.
Возле одной и притормозил дядя Тёма. (Возле одной из лодок или одной из загорающих, было не совсем ясно.) Пока он делал вид, что проверяет, насколько плотно законопачены лодочные швы, на самом деле косясь на аппетитную тётечку, что развалилась под солнышком невдалеке, Костя, посчитавший женщину староватой, хоть и заслуживающей комплиментов за приличную фигуру, восторженно осматривался по сторонам.
С плотины открывался вид как на Петуховку, так и на сопутствующие пейзажи. Деревня (которую местные жители гордо именовали посёлком, аргументируя наличием заводика-задохлика и ещё чего-то промышленного, столь же не впечатляющего размахом, но однако не аграрного, нет — индустриального!) сплошь утопала в зелени. Лишь кое-где сквозь кроны проглядывали крыши и стены двух- и трехэтажных строений. Справа деревня граничила с узенькой речушкой. В речке женщины полоскали бельё, плавали утки. За рекой сразу вздымалась лесистая гора.
Вообще, горы окружали Петуховку со всех сторон. На левую с переменным успехом пытались вскарабкаться просторные огороды, обнесённые дощатыми заборами. Навстречу огородам сползало кладбище. Деревьев на нем было не меньше, чем могил. Костя помнил, как родители гордились древностью своей покинутой в погоне за цивилизацией и образованием, но не забытой родины. Лет ей было как бы не четыреста. По плотности заселения кладбища — так точно четыреста. Замыкала поселковый периметр плотина, на которой стоял Костя.
Вода в пруду была чуть зеленоватой, но изумительно прозрачной, в ней отражались ёлки, небо и солнышко — сквозь акварельные облака. У самого берега плавали окуни. Там, где плотина оканчивалась, плавно смыкаясь со склоном горы, по брюхо в воде стояли коровы, смешно задрав хвосты. Видимо, не хотели их мочить.
