На следующее утро я проснулся оттого, что мне в лицо светило ослепительно яркое солнце и пахло кофе. Раздвижные стеклянные двери были открыты, а на веранде сидел Джо Пайк. Он был в выцветших джинсах, серой трикотажной рубашке с обрезанными рукавами, голубых кроссовках «Найк» и темных очках, какие правительство выдает пилотам. Он очень редко их снимает. Никогда не улыбается. Никогда не смеется. Каштановые волосы стрижет коротко. Я знаком с Джо Пайком с 1973 года, и он ни разу не нарушил этих установок. Ростом он примерно сто восемьдесят пять, а весит под восемьдесят. Мышцы у него как у хорошо тренированного правого крайнего защитника. Когда он был во Вьетнаме, он сделал на каждом плече татуировку — красная стрела, указывающая вперед.
Пайк снял центральную секцию перил и сидел на краю веранды. Кот устроился у него на коленях. Я натянул спортивные штаны и вышел к ним.
— Черт тебя подери. Если ты снова испортил сигнализацию, сам будешь платить за ремонт, — сказал я.
— Сдвинул пилочкой задвижку на стеклянной двери. Ты не включил сигнализацию. Не будешь ее включать, к тебе заберутся плохие парни.
Пайк медленно и тщательно гладил кота — он это просто обожает.
— И пусть забираются. Мне нравится впускать плохих парней в дом, я на них тренируюсь.
— Тебе следует завести собаку. Хорошую собаку, натренированную, как полагается. Собаку не нужно будет включать. Она всегда включена.
— Что? Ты считаешь, что я недостаточно крутой?
Пайк ничего не ответил.
— У меня кот.
Пайк кивнул.
— Да, это проблема.
Он снял кота с колен, тот прижал уши, зашипел и укусил Пайка за руку. И умчался на другую сторону веранды, где спрятался под грилем. Чудесный котик. Пайк поднялся на ноги.
— Идем, — сказал он. — Я приготовил завтрак, а потом прокатимся.
Пайк поставил на стол тарелки, положил салфетки и столовые приборы. Рядом с плитой я заметил тесто для блинов и четыре яйца, на дальней конфорке кипятилась вода. Большая сковорода, смазанная маслом, ждала, когда на ней начнут жариться блины.
— Ты уже давно здесь? — спросил я.
— Около часа. Яйца будешь?
— Буду.
Он целый час этим занимался. А я ничего не слышал.
Пайк налил кофе, затем ложкой выложил яйца в кипящую воду и посмотрел на часы. «Роллекс» в стальном корпусе.
— Рассказывай, — велел он.
К тому моменту, как мы уселись за стол, получив каждый по два сваренных всмятку яйца, размазанных поверх шести блинов, сироп и масло, я успел рассказать ему все, что знал сам. Пайк кивнул, нацепил на вилку кусок блина с яйцом и поднес ко рту.
— Нельзя сказать, чтобы мы были перегружены полезной информацией.
— Это точно.
— Она сказала, что этот тип, как там его, Домми, кажется, бывший матадор?
— Что-то вроде того.
Блины получились просто превосходные, и мне стало интересно, не положил ли он в них творог.
— Я положил в тесто творог, — сказал он, прочитав мои мысли. — Как тебе?
— Отлично, — ответил я и пожал плечами.
Он некоторое время молча ел, а потом спросил:
— А ты знаешь, кто такой матадор?
— Тот, кто сражается с быками.
Пайк покачал головой. Я видел уменьшенного себя в стеклах его очков.
— Тот, кто сражается с быком, — это американское понятие. Оно не имеет никакого отношения к тому, что происходит на самом деле. Этот термин не только не верен, он оскорбителен. Если матадор сражается с быком, значит, они враги. А суть корриды совсем в другом. Матадор должен одержать над быком верх, доминировать, а не быть с ним на равных. Смерть быка предопределена. Дело матадора — подвести его к ней.
Самое то, что нужно человеку с утра.
— И что же это значит? — спросил я.
Уголок рта Пайка дрогнул — он так улыбается.
— Означает «Несущий смерть». Остроумно, верно?
Я пил кофе маленькими глотками. Он был черный и очень горький. Его варят особым способом — в посудину кладут молотый кофе, заливают водой и долго кипятят. Иногда меня поражает, какие вещи нам нравятся.
— А откуда ты все это знаешь?
Уголок рта снова дернулся.
