Я пролистал записную книжку и страшно удивился, найдя довольно откровенный поляроидный снимок Энн, приклеенный скотчем к одной из страниц в конце. Она стояла на четвереньках, задницей к объективу, в крохотных голубых трусиках и лифчике, и смотрела через плечо с ослепительной улыбкой. «Прости господи», как говорят старикашки. Я знал, что у Дика Рэтбоуна есть поляроид, купленный перед самым выходом на пенсию, когда он участвовал в проекте по исследованию популяций разных рыб. Он мне показывал фотографии самых крупных экземпляров. Я живо представлял, как Джо берет фотоаппарат, чтобы сделать конкретно этот снимок. Безусловно, это была своего рода памятка, оставленная Энн, поскольку Джо забывал все лица, но явно не тактильные ощущения от кожи, не запах, не звук голоса и, уж конечно, не ее неповторимый вкус.
Джо резко проснулся, вздрогнув всем телом, протянул руку в сторону и почесал за ухом Маршу, в два счета стащившую его со стола. Пойманный с поличным, я отдал Джо записную книжку, но он не стал спрашивать, какого черта я беру без спроса чужие вещи. Он показал мне снимок Энн, словно священную реликвию, а потом открыл книжку на странице с четырьмя неуклюжими рисунками, какие мог бы нарисовать, наверное, второклассник. Первый изображал рыбу, длина которой, как знаками показал Джо, превосходила длину моего стола футов на десять. Рисунок заставил меня вспомнить озерного осетра, виденного мной в пятидесятых у побережья к северу от Харбор-Спрингз. Второй рисунок определенно представлял самца бородатого ворона, но Джо широко развел руки, показывая, что птица несколько крупнее обычного ворона. Само по себе это не вызывало тревоги, ибо за долгие годы жизни я убедился, что явный интерес ко мне выказывает, ну, может, один из тридцати воронов и потому у меня нет оснований относиться к ним неприязненно. Третий рисунок немного выпадал из ряда, поскольку изображал неизвестное мне животное. Оно напоминало медведя, только чересчур округлого и с большим изогнутым хоботом, и Джо поднял руку на уровень груди, показывая его рост. Четвертый рисунок представлял изображение ворона, наложенное на медведеобразную фигуру с длинным носом таким образом, что они сливались в одно фантастическое существо.
Я стал в тупик, и мне потребовалось полчаса напряженных усилий, дабы понять, что означают рисунки. Оказалось, что животное, о котором упоминал Джо тем днем, когда Дик Рэтбоун, Соня и я нашли его у реки, предположительно меняет обличья. В середине дня оно было рыбой; от заката до полуночи — округлых очертаний мохнатым зверем, похожим на огромный шар для боулинга; а с полуночи до середины утра — громадным вороном.
От всего этого на меня накатила страшная усталость. Все мое существо настоятельно требовало ланча и долгого крепкого сна. Общение с сумасшедшим утомляет, даже если он по непонятной причине становится тебе очень симпатичен. Короче говоря, я хотел остаться один, но для разнообразия поборол это неоригинальное желание. Не сказать, чтобы я видел себя романтическим героем, в одиночестве предающимся размышлениям о вопросах великой важности, если таковые вообще существуют. Вероятно, дело связано скорее с моим нажитым состоянием и тем очевидным фактом, что богатые люди обычно скрытны, осторожны, подозрительны, недоверчивы, словно весь мир твердо решил объединенными усилиями попытаться отнять у них деньги, что тоже верно, — ну так и что с того? Тот факт, что я в действительности не являюсь членом семьи, группы или сообщества, больше не представляется мне похвальным. «Я странствовал одиноко, как облако» — не всегда хорошая позиция.
Поэтому я позволил Джо болтать в свое удовольствие. Когда он находится в возбужденном состоянии, лишь одно из десяти его слов касается денег. Когда он спокоен, он может упоминать о них через слово. Заговорив о своих животных, он пришел в лихорадочное возбуждение, какого я еще не видел прежде. Он не только пытался убедить меня в их существовании, но и настойчиво указывал на места, где они чаще всего появляются. Чтобы успокоить Джо, мне пришлось сделать вид, будто я принимаю все на веру. Даже Марша забеспокоилась и занервничала, встревоженная поведением своего хозяина. На самом деле он говорил с таким пылом, что в какой-то миг у меня мурашки поползли по коже при мысли, что, возможно, этот триединый зверь действительно существует, сколь бы абсурдной она ни казалась. В своей жизни я прочитал так много романов с самыми дикими сюжетами, что в конце концов стал задаваться вопросом, не отражают ли они неким косвенным образом реальность. Возможно, все мы глупцы в этом смысле, за исключением самых уважаемых эпистемологов.
