— По-вашему, наверное, Алеко.
— Алеко — нехорошо для тебя. «Алеко» — луна. Это имя для цыгана. Луна защищает цыган и берет их души после смерти. А ты не Луна, ты — Солнце!
— Садись, выпей с нами чаю, — приступила молодая красивая «шовихани».
Двое цыганят втащили в комнату огромный электрический самовар. На ковре расставили чашки и вазы со сластями.
— Для цыгана нет Солнца. Ему светят только два света: огонь в его кузнице и луна, — говорила старуха, обвязанная платком поверх седых косм. — Никто не знает, откуда так пошло. Стариков теперь никто не слушает, но только старики помнят, как было дело. Говорят, когда Бог давал свои заветы, цыгане вместо того, чтобы выбить их в камне или прочеканить на серебре, записали на капусте, проходил мимо осел и ту капусту съел. Про цыган много говорят. Слышала я, что наши ковали сделали четыре гвоздя для распятия, за то и не любят цыган.
— А птичка клест те гвозди достала. С тех пор клюв у нее кривой, а грудка красная, — улыбнулся Алексей.
Внезапно разговор и смех стих. Цыганки, спиной почуяв взгляд, разом оглянулись на дверь.
В дверном проеме, держась руками за косяк, стоял худой, желтый от болезни цыган.
Алексей догадался, что перед ним цыганский барон, которого никогда не видели в Ярыни, но его слово распространялось на несколько десятков километров в округе.
— Зачем пожаловал?
— Лошадь у вас купить хочу. Белую. На выгоне видел.
Цыган пощелкал языком.
— А хочешь тебе погадает моя жена. Она седьмая дочь седьмой дочери, и все ее слова сбываются. Она много денег привозит, потому что говорит правду. Даже птицы говорят с людьми, только мы не слышим.
— Я не верю картам.
— Давай наши девушки твою судьбу станцуют.
— Слишком страшный будет танец.
— Да, лес горит — все видят, а душа горит — никому не видно, — мимоходом заметила красивая молодая цыганка.
— Я за лошадью пришел. Давай о деле…
— Белая лошадь всегда дороже, — сказала старуха. — Так издавна велось.
— Почему дороже?
— Потому, бриллиантовый мой, что скачет она по дорогам любви и смерти. В старину, если муж с женой разводились, закалывали на дороге белую лошадь и оставляли ее. И всякий, кто это видел, понимал, как плачет сердце.
— Я ничего не слышал об этом.
— Наш табор кочевал дольше других, но и мы стали забывать свои обычаи.
— Я продам тебе лошадь, — сказал старый цыган.
Цыгане под руки довели старика до стойла и усадили на скамью.
— Никому бы не продал, а тебе продам.
В сумеречном стойле хрустела сеном стройная, поджарая кобылка. Шерсть ее лунно светилась, только очесы на бабках и кончик морды были темного мышиного цвета. Расчесанный хвост и белую гриву шевелил сквозняк.
— Дели, — указал на нее глазами цыган. — «Дель» по-нашему «небо».
Услышав кличку, лошадь подняла голову, запрядала ушами и подошла к старику.
Алексей умиленно гладил лошадь по бархатной морде, барон скармливал с ладони сухой клевер. Лошадь играла, прихватывая губами пальцы.
— Что-то маленькая она.
— Молодая совсем, еще растет, к весне вымахает под стропила.
— Сколько просишь?
— Лошадь арабская, скакун…
— Так сколько?
— Десять тысяч…
У Алексея оборвалось сердце.
— Этого у меня нет… Мне еще фураж для нее закупать надо, сарай чинить. За пять с полтиной отдашь?
— Бери…
Цыгане взорвались криками, замахали руками, но старик стоял на своем.
— И сено возьми, потом расплатишься. Пойдем, еще чаю выпьем…
— Нет, спасибо.
— Правильно, — на прощание сказал барон. — Когда где бываешь, до конца не бывай. Тогда для всех ты будешь особенный и все тебе рады будут.
