Человечка в черном костюме, сидевшего напротив меня, звали Джонни Фальконе. Сегодня в девять утра он похоронил дочь, отвез домой жену, поручил сыновьям отбиваться от репортеров, продолжавших выспрашивать все новые и новые подробности, а сам приехал ко мне. Теперь он сидел напротив, впившись в меня своими черными глазами, и я физически ощущал жгучие волны исходящей от него ненависти. Он сидел напротив и требовал, чтобы я отомстил, и даже не подозревал, что я ничем не смогу ему помочь.
— Мистер Фальконе, — начал я. — Дело в том, видите ли...
— Я заплачу! Заплачу, сколько скажете. Сколько бы ни было! — Он хлопнул ладонью по столешнице и взмыл со стула, как волна, чуть не отбросившая меня к стене. — Вы сказали, что стоите двести в день, — я вас покупаю. Найдите его! Убейте его! Вот и все! Это ваша работа! Берите деньги! Ищите его!
Я не обижался на его слова. Фальконе ни в чем не виноват. Его заставил прийти ко мне самовлюбленный маньяк-людоед, терроризирующий город. Захлестнувшее Нью-Йорк безумие ворвалось и в жизнь Фальконе, намертво впилось в него, словно лапа якоря. Он ошибся, он принял бакен за маяк. Я попытался объяснить ему, что это — дело полиции. Прессе вряд ли понравится, если кто-то, не удовольствовавшись телевидением, решит отбить у нее хлеб. Да и зрелища, приносящие такие доходы. Да и полиция будет выглядеть некрасиво — еще некрасивей, чем обычно. А она этого постарается не допустить.
— Поймите, мистер Фальконе, власти бросят на поимку этого негодяя все имеющиеся у них в наличии силы и средства. Зачем вам нанимать меня? Мне за полицией не угнаться. К частникам приходят, когда полиция на хочет заводить дела или ведет его спустя рукава. Это происходит постоянно. Но в данном случае все обстоит иначе. Поймать мерзавца — для них дело чести. И они его поймают.
— Да? Поймают? Поймают — а потом? Приведут к нему психиатра? Положат на кушетку и начнут расспрашивать о тяжелом детстве?! Мой отец работал как вол всю жизнь — мы его почти не видели. Моя мать лупила нас каждый божий день. Я сам вкалываю с восьми лет! А в десять — уже лишился отца. Когда мне было пятнадцать, умерла мать. Мне не на кого было рассчитывать. Мне в жизни тяжко приходилось, да и только ли мне? И братья, и сестры, и все соседи — всем было несладко. Но этому гаду позволено разгуливать по городу и убивать, убивать, убивать! А все отделываются шуточками! Сочиняют про него анекдоты. И посмеиваются, зная, что в тюрьме он посидит недолго. Про него неизвестно ничего, но это все знают точно. Все знают, мистер Хейджи, что его освободят, именно потому, что он — чудовище, зверь! Именно поэтому с ним все будет в порядке! Когда это началось, мистер Хейджи, можете вы мне сказать? Когда мы стали с людьми обращаться как с животными, а с диким зверем — как с человеком?! Сейчас вы снова приметесь объяснять мне, что полиция приложит все усилия, чтобы помочь, но сначала скажите, почему эти люди, которые, по-вашему, так дорожат своей честью, эти благородные стражи закона рассказывают друг другу последние анекдоты о Шефе?! А! «Шеф приводит к себе девушку и говорит...» Спасибо, спасибо! Я знаю, что он ей говорит! И моя Антонетта — тоже. Будь они все трижды прокляты!
Он ошибался. «Шеф приводит к себе девушку...» — это не последний анекдот, после него было еще четыре. Я чувствовал, что во рту у меня пересохло, а ноги сделались как ватные. Полагаю, по этой же причине мой посетитель мешком рухнул на стул. Впервые в жизни я не был заинтересован в клиенте. У меня были деньги — хватило бы на несколько месяцев. Я даже подумывал об отпуске. Ничего грандиозного, конечно, никакого разгула, а просто недельки три-четыре где-нибудь, где нет ни грязи, ни грохота, ни автомобильных гудков, не смолкающих ни днем, ни ночью, ни людей с их ежедневными несчастьями, от которых все мы здесь постепенно, но неуклонно сходим с ума.
Однако, кажется, на отпуск рассчитывать не приходилось. Фальконе, едва переступив порог моего кабинета, знал: я не откажусь. Так он мне и сказал. Не было ни малейшего смысла спорить с ним. Стараясь быть предельно кратким, я согласился, сообщив ему все, что полагается в подобных случаях. Он выписал мне чек на сумму, равнявшуюся моему двухнедельному заработку. Я проводил его до дверей, размышляя, не позавтракать ли мне. И тут же отогнал эту мысль. Болел живот. И было предчувствие, что болеть он будет теперь долго.
