Ни следа, ни намека. На другой день искали снова, на сей раз уже с обученными собаками, — и снова ничего.
Тогда полиция позвонила родителям Дженнифер. Горе того дня отразилось на их лицах: как же так, их маленькая любимая дочь, лелеемая, иногда едва терпимая, но все остальное время — обожаемая, пропала?!
Затем снова повисла неловкая тишина.
Я спросил, обращались ли они в газеты и на телевидение. Да, полиция обнародовала свой отчет о деле, два питтсбургских телеканала передавали о пропаже, показав фото, главная городская газета «Питтсбург постгазетт» опубликовала материал — все напрасно.
— А мне один репортер сказал: они специально таким историям ходу не дают! — Голос Аманды чуть ли не звенел яростью. — Синдром Джонбенет,[9] вот как он назвал это! Дескать, пропажи и убийства красивых белых девочек всем надоели!
— Нет, — возразил Джон Бонжур. — Это из-за постоянной критики нашей прессы. Она как-то… по-голливудски ко всему подходит.
— По-голливудски?! — Аманда уже почти кричала.
— Они выбирают героев статей, будто режиссеры, чужая драма для них — сценарий кино.
— Ты имеешь в виду, наша дочь слишком красива, слишком белокура? Что ее из-за политкорректности нужно похоронить на задней странице? Так и оставить ее… пропавшей?
Пропавшей? Я вздохнул про себя. Они по-прежнему считают ее пропавшей?
Снова посмотрел на фото, заглянул в искристые глаза девушки и представил полицейские снимки с места убийства — тошнотворную жуть, навсегда закоченевшую муку. Нагота, немыслимо для живых заломленные руки, серая, в багровых пятнах кожа. Тогда я и начал звать ее про себя «мертвая Дженнифер».
Звучит кошмарно. Что тут сказать? Я — пишущий правду и только правду подонок.
Я потряс головой, потер глаза. И спросил — всегда тороплюсь с вопросом, когда мысли бредут не в ту сторону:
— Как бы вы охарактеризовали свои отношения?
— Вы что имеете в виду? — спросила миссис Бонжур.
— Ваши отношения с Дженнифер. Вы ладили или… э-э… не очень?
— Он хочет знать: возможно, секта стала лишь поводом удрать от нас, — с супружеской предупредительностью вставил ее муж.
Тут я уразумел: мистер Бонжур был не просто адвокат — он был хороший адвокат.
— Не очень ладили. Не очень, — отчеканила миссис Бонжур.
— Но мы оставались в рамках, — перебил ее мистер Бонжур. — Понимаете, «не ладили» — это одно, но чтобы удирать…
Его жену передернуло.
— Я уверена, мистер Мэннинг поймет нас правильно…
— Да, но я не хотел бы создать ложное впечатление…
Оба глянули на меня беспомощно. Поразительно, как супружеские пары умудряются превратить каждого встречного в консультанта по семейным проблемам. Потому я выдержал паузу — потерпите, милые.
— И что же это за впечатление?
— Джон ударил ее, — сказала миссис Бонжур ясно и безжалостно. — Когда мы ссорились… в последний раз, Джон ударил ее.
— Я… я… — Джон заперхал, будто захотел смачно харкнуть, но не харкнул, а сглотнул.
Толстыми пальцами вытер слезы.
— Я не знаю… не знаю, как это вышло…
Чуть ли не всхлипнул.
— Джонни считает: он во всем виноват, — пояснила миссис Бонжур безучастно.
— Я ценю вашу откровенность, — сообщил я деловито. — Большинство стараются приукрасить, сгладить острые углы. Думают, если сами будут выглядеть ангелочками, их лучше обслужат. Но в таких ситуациях важна одна правда и только правда.
Я наклонился, уперев локти в стол, — ни дать ни взять, вылитый Ремингтон Стил.
— Вы это понимаете?
— Конечно, — подтвердил мистер Бонжур слегка раздраженно.
Оплату, условия и прочее в том же духе всегда трудно обсуждать. Тут важно улучить подходящий момент. Я обычно упоминаю о деньгах, когда разговор не клеится, в особенности если эмоции зашкаливают и дело пахнет слезами и криками. К людям моей профессии редко приходят в спокойном состоянии. Но вся ершистость, слезливость и другие ненужные эмоции пропадают как по волшебству, едва речь заходит о деньгах. Супруги успокоились мгновенно. Я буквально ощущал: лишь только пошло обсуждение расходов и платежей, как сердца их застучали размереннее и спокойнее. Люди всегда ценят простоту и надежность или хотя бы их видимость. А материи проще и очевиднее купли-продажи и придумать трудно.
