– Сэр, нет, сэр!
– Хочешь пожаловаться копам или может поплакаться бабе из соцзащиты?
– Сэр, нет, сэр!
– Смотри, рядовой Пискун! У тебя есть такая возможность! Вон ворота! И они открыты! Можешь сбежать в любой момент и облегчить мне жизнь! Будешь петь песни и играть в девчачью войнушку с городскими молокососами! Потому что мне ты как грыжа в паху! Как еще один геморрой в моей затраханной жизнью жопе! Как третье истертое яйцо в мошонке! Вон ворота! Беги отсюда, шкет!
Пауза.
– Сэр, нет, сэр! – по щеке Нины скатилась слеза.
– Тогда хорош реветь! Хватай груз и побежал тридцать кругов! И если еще раз услышу хрень про подвернутую лодыжку, ты будешь катать бочку с кирпичами до заката, Слизняк! Ты понял?
– Сэр, да, сэр!
– Громче, твою мать!
– Сэр, да, сэр! – заорала Нина во всю глотку.
Наступила тишина.
И в этой тишине напряжение, исходившее от троих мужчин, ощущалось почти физически. Эрик готов был поклясться, что слышал бешенный стук сердца в мускулистой груди Десмонда, что чуял запах пропотевшей насквозь спины Рудольфа, и ощущал дрожь на полу от трясущихся колен Марка.
Тишина царила уже несколько минут. И с каждой секундой она все больше закреплялась в своих правах. Она обнажила страхи мужчин и продолжала растить их удручающими воспоминаниями, которые все больше накатывали волнами в зловещем безмолвии.
Но никто не посмел первым нарушить ее правление. Эрик желал дать друзьям время свыкнуться с мыслью о том, что отныне их секреты перестали быть секретами. Нина видела их насквозь. И когда он осознал это, паника охватила и его. Отныне Нина держала их на мушке. Имел ли он право так подставлять друзей? Стоят ли ответы на вопросы жизни его друзей?
– Он умер… три месяца назад, – разумеется, единственным, кто имел право нарушить молчание, была Нина.
Ее взгляд был обращен к Дэсмонду.
– Он подписал отказ об уведомлении родственников.
Дэсмонд старался изо всех сил не выдать своих эмоций, но держать марку ему удавалось с трудом. И никакого дара ясновидения не нужно было, чтобы заметить его разбитость.
– Думаешь, потому что он ненавидел тебя? – говорила Нина, смотря куда-то вдаль перед собой. – Он не хотел взывать к твоей жалости своим умирающим видом. Он не оставил тебе ничего, что напоминало бы о нем. Ни фотографий, ни прощальных писем, ни даже могилы. Потому что не хотел отягощать тебе жизнь своим призрачным присутствием. Он слишком хорошо знал, какую боль несут воспоминания об ушедшем родном человеке. Это была странная, жестокая, но все же любовь.
Нина оторвалась от созерцания невидимого мира, взяла вилку и отломила кусок яблочного пирога.
Это обыкновенное действие, вдруг, вывело мужчин из длительного ступора. Минуту назад весь их мир катился к чертям в хаос преисподней, где они были готовы прикончить Нину и застрелиться сами, разрушив до атомов саму суть естества, за то, что оно такое дерьмовое! И вот спустя мгновение уже все пришло на свои места. Они всего лишь сидят за обычным столом, ужинают как обычно, и мир по-прежнему обыкновенен, хоть и зациклился на кусочке пирога на серебряной вилке, исчезающим за губами, скрывающими секреты каждого здесь сидящего.
– Надо покурить! – наконец, произнес Рудольф и встал из-за стола.
– Хорошая мысль! – подхватил Эрик.
– Покурить было бы здорово, – встал Дэсмонд.
– Я хоть и не курю… но пойду покурю, – Марк нерешительно встал из-за стола.
Через минуту дверь на балкон закрылась, оставив Нину один на один со всеми яствами на столе, на которые уже не претендовало никакое желание.
– Какого, блин, черта сейчас произошло?! – первым воскликнул Марк, и это было странно, обычно он отмалчивался.
– Эрик, если это все шутка, прошу тебя, признайся сейчас! Потому что все зашло слишком далеко! – сказал Рудольф.
Но Эрик молчал и сочувственно смотрел на друзей, всем своим видом говоря, мол, я бы и сам хотел, чтобы все это оказалось розыгрышем, но, увы.
Когда Рудольф понял, что Эрик тут ни при чем, он отпрянул от друга и оперся о мраморный парапет, погрузившись в раздумья.
– То, как она это говорила… Рудольф, она, будто была там… – начал Марк.
– Я знаю, – огрызнулся Рудольф, перебивая друга.
