— Спасибо, мои дорогие, но в этом случае мне нужны другие кандидаты. Ну, Франц Леопольд, как насчет тебя?
Он ответил на ее вопрос холодным взглядом, впрочем, глаза профессорши тоже не излучали тепла.
— Выходи к доске!
Должен ли он отказаться? Он увидел по ее глазам, что, если понадобится, она с удовольствием проведет на его примере поучительное наказание, чтобы другим неповадно было. Встав с нарочитой медлительностью, Франц Леопольд пошел к кафедре. Синьора Энрика взяла кусок мела и нарисовала что-то на большой доске, висящей на стене. Потом она повернулась к вéнцу:
— Ты знаешь, что это?
У него вдруг мелькнула мысль о том, чтобы съязвить по поводу ее жалкой способности к рисованию, но он решил не рисковать и вяло ответил:
— Думаю, это, должно быть, рыба, синьора.
Она кивнула, не обращая внимания на его наглый тон.
— Да, правильно. Подойди и коснись ее пальцами.
Что это значит? Франц Леопольд вытянул руку и небрежно смазал нарисованный хвост рыбы.
— Ну и?..
Ничего не ответив, профессорша снова подошла к доске и одним движением изобразила знак, который тоже был похож на рыбу, но состоял только из одной линии и издалека больше напоминал искаженную восьмерку.
— Дотронься!
Франц Леопольд со скучающим видом поднял руку. Но когда вéнец притронулся к меловой линии, он пораженно отшатнулся назад. Ему показалось, что мел вибрировал. У него зачесались кончики пальцев.
— По твоему выражению лица я понимаю, что ты что-то почувствовал. Опиши нам свое состояние, — попросила профессорша.
Мальчик был слишком ошарашен, чтобы сопротивляться, и молчал.
Без каких-либо объяснений синьора Энрика подняла маленькую каменную плиту с таким же знаком и попросила его коснуться изображения. Франц Леопольд, будучи теперь настороже, ожидал определенной реакции и был очень аккуратен. Но все равно он отдернул руку, ибо его пронзила молния острой боли, хотя он находился еще в нескольких шагах от плитки!
— Ну? — Синьора Энрика выглядела очень довольной. — Ты можешь объяснить это?
Франц Леопольд покачал головой и потер кончики пальцев.
— Кто-нибудь знает этот символ?
Лучиано медленно поднял руку.
— Это символ ранних христиан и на греческом означает нечто связанное с их верой.
«Наш толстячок хочет при помощи крупицы знаний подлизаться к синьоре». Франц Леопольд попробовал послать свою мысль и с удовлетворением констатировал, что Лучиано стал заикаться, а потом и вовсе умолк. Однако тут поднялся Малколм и с сильным британским акцентом дал более точный ответ:
— Рыба на греческом звучит как «ichthys», и ранние христиане читали это слово как акростих*: Iesous Christos Theou Yios Soter.
Синьора Энрика кивнула.
— Совершенно точно, в переводе это значит «Иисус Христос Божий Сын Спаситель». Это было нечто вроде вероисповедания и тайного знака. Но почему Франц Леопольд без труда смог дотронуться до рыбы на доске, в то время как в случае с каменной плиткой он отчетливо прочувствовал силу Церкви, хотя даже не успел коснуться ее? Это было больно, правда?
После его кивка на лице синьоры появилась улыбка. Ученики недоуменно смотрели друг на друга. Некоторые пожимали плечами.
— Хорошо, тогда другой вопрос. Представьте, что я поведу вас в Риме в разные места: старую церковь и совсем новую, которая недавно была освящена, или же к молитвенной комнате в катакомбах ранних христиан. Как вы думаете, в каком месте вам будет хуже всего?
— В новой церкви? — предположила Ирен.
— Почему? — попросила уточнить профессорша.
Все посмотрели на самую младшую из лондонцев. Ирен немного смущенно закрыла глаза.
— Я думаю, потому что благословения и все, что делается при освящении, там более свежие.
— Хорошая мысль, — согласилась синьора Энрика. — Но не этот фактор решающий! Я скажу вам следующее: даже сейчас, когда мы только начали обучение, вы не сильно пострадаете, если войдете в новую церковь. То же касается и новых крестов и икон, потому что они не особо годятся, так как на сегодняшний день у людей пропал былой дух веры. И как раз в Риме! Здесь внутри Церкви столько лицемерия, столько неукротимой жажды власти. Они молятся только о деньгах и славе. Таинство утеряно. Все должно быть признано и объяснено наукой. Нас они не могут объяснить, и поэтому многие люди отрицают даже простую возможность нашего существования. Какое большое преимущество для нас! Ведь кто не верит в нас, тот и не додумается защищаться от нас.
