У меня было только одно объяснение странному поведению Акульей Пасти – воздействие контролера. Но контролер в карантинной полосе – совершенно невозможно. Ни один контролер никогда даже на пару километров не приблизится к первой линии обороны, трепетно оберегая себя, любимого, от малейшей угрозы своему драгоценному здоровью. Впрочем, когда-то я так же искренне полагал, что контролеру не под силу удерживать в подчинении целый клан сталкеров…
Мы совершили еще один отчаянный марш-бросок – через полосу отчуждения, через высокие заросли камыша по колено в ржавой воде, через бывшую пашню, за прошедшие десятилетия превратившуюся в дикий луг, через заброшенную деревеньку с покосившимися, полусгнившими, почерневшими хатами. Холмы с двумя догорающими винтокрылыми машинами я постарался обогнуть на почтительном расстоянии – мало ли что.
В деревне под одним из перекошенных заборов валялись свежие консервные банки – наверняка мародеры перекусывали, сталкеры стараются не оставлять откровенных следов так близко от военных. Мародерам же по барабану – они птицы перелетные, все время в движении, сегодня здесь, завтра там, сегодня подстрелили возвращавшегося с хабаром честного бродягу, завтра сами получили честную пулю в голову. Романтика, блин.
Брат, встретишь мародера – не убивай его. Он мой.
Впереди, над лесом, перемещалось и бурлило безумное небо Зоны. Такое ощущение, что многие физические законы после второй чернобыльской катастрофы сошли с ума не только на огражденной Периметром территории, но и высоко над ней. Независимо от погоды в окрестностях над Зоной все время сталкивались и боролись облачные фронты, часто шел дождь, временами наблюдалось северное сияние, ложные солнца и другие атмосферные феномены, нехарактерные для наших широт. Постоянно изменяющееся, все время перетекающее с места на место небо здесь напоминало картину сюрреалиста – угрюмую и зловещую, но невероятно красивую.
– Сталкер, ты можешь нам объяснить, наконец, что происходит? – не выдержал Стеценко, когда я, решив наконец пощадить туристов, объявил пятиминутную передышку под забором.
– Все в порядке, – проронил я. – Мы уже почти в Зоне.
Не лез бы ты со своими дурацкими вопросами, Андрюша. Я и так ни черта не понимаю. А когда я ни черта не понимаю, у меня от напряжения начинает болеть мозжечок. А когда у меня от напряжения болит мозжечок, я с трудом переношу внезапную стрельбу, коварных мутантов и назойливых дилетантов.
– И вас что, каждый раз так встречают? – настаивал Андрюша. – Ты обещал, что мы просочимся через Периметр без проблем!
– Значит, не судьба, – терпеливо пояснил я. – На всякий случай напоминаю, что мы пытаемся прорваться в зону ведения боевых действий, границы которой контролируются международными силами безопасности и доступ в которую строго запрещен. Я вас предупреждал, что мы запросто можем попасть в переделку.
– Не разумнее ли вернуться, босс? – поинтересовался Стеценко.
– Не разумнее. – Я ткнул большим пальцем за спину. – Вон там какие-то кретины только что расстреляли армейский патруль и уничтожили два вертолета. А военным почему-то страшно не нравится, когда убивают их товарищей. Как раз к тому времени, как мы вернемся ко второй линии, солдат там будет, как муравьев. Думаю, нам обрадуются…
Стеценко хмыкнул и, сев на корточки, привалился рюкзаком к почерневшему от времени забору.
Будь ты отмычкой, Андрюша, я бы тебе уже давно продемонстрировал, кто здесь главный медведь в берлоге. Давать ведущему на маршруте ценные советы строго, строго воспрещается.
Теперь Галлахер.
– Сэм!
Массивный американец поднял голову и угрюмо посмотрел на меня из-под полей своей техасской шляпы. Ладно, ты уже свое на сегодня получил, обойдемся с тобой предельно мягко.
– В следующий раз, когда надумаешь сбить вертолет из подствольника, я прострелю тебе обе ноги, ублюдок. Переведи ему, Миша.
На Мишу было жалко смотреть, кроссы по пересеченной местности явно не были его стихией. Однако он покорно перевел требуемое, не пропустив даже «бастарда». Сэм виновато поднял обе руки и потряс головой.
– Всех касается, – произнес я. – Отдохнули? Вперед!
