— Абсурд да и только! — повторил Пэдди с хорошо разыгранным возмущением.
Должно быть, он только что услышал это слово от своего адвоката, подумала Салли, и теперь повторяет точно попугай!
Пэдди, конечно, ловко вывернулся из весьма щекотливого положения. Нет человека в суде, который не знал бы, что он лжет, подумала Салли, и хотя многие ахают и изумляются его наглости, но разве найдется среди них хоть один, который принял бы вызов Пэдди и признался, что воровал для него золото? И уж Пэдди наверняка позаботился, чтобы у Морриса не осталось никаких доказательств, подтверждающих, что он и раньше имел с ним какие-то дела.
Трудно было ждать, что кто-нибудь выступит против мистера Кевана и выведет его на чистую воду, трудно рассчитывать, что найдется человек, который сам себя посадит на скамью подсудимых, заявив, что Пэдди покупал у него краденое золото. Салли подозревала, что у полковника де Морфэ нашлось бы достаточно фактов, чтобы засадить Пэдди в тюрьму на самый большой срок, какой предусмотрен в законе о лицах, скупающих золото. Но разве он рискнет рассказать во всеуслышанье о своих деловых связях с мистером Кеваном?
В этот первый день разбирательства Салли видела среди публики полковника де Морфэ. Видела и Мари-тану, которая смотрела на нее печальными встревоженными глазами, словно сознавая, какую роль ей пришлось сыграть в этом гнусном спектакле. Салли заметила, что Фриско после показаний Пэдди избегает встречаться с ней глазами. Хочет, чтобы она поверила, будто он бессилен что-либо сделать, с нескрываемым цинизмом подумала Салли, и будто он глубоко возмущен тем, что ей приходится выступать на этом унизительном процессе в роли свидетельницы.
В своей заключительной речи прокурор отдал должное отцовским чувствам свидетеля Морриса Гауга. Его попытка выгородить сына, пожертвовав собой, конечно, очень похвальна.
— Но, — ядовито заметил мистер Джоблин, — никакие чувства не могут заставить нас забыть о фактах. Кроме того, мы были здесь свидетелями возмутительной попытки отца подсудимого очернить свидетелей обвинения, а также хорошо известного и всеми уважаемого гражданина…
Чей-то громкий хохот заглушил конец этой фразы; в толпе, наполнявшей зал, слышался сдавленный смех.
— Тише!
— Соблюдайте порядок в зале!
С помощью окриков дежурного констебля удалось наконец утихомирить не в меру разошедшуюся толпу, и прокурор Джоблин, несколько смущенный этим взрывом веселья, поспешил закончить речь, понимая, что никакие ораторские ухищрения не способны обелить Пэдди Кевана в глазах жителей приисков.
Однако это не помешало суду еще до перерыва вынести решение: Тома приговорили к шести месяцам принудительных работ.
Разбирательство по делу Морриса было отложено на завтра.
На следующий день у здания суда с утра толпился народ. Люди собирались кучками и возбужденно перешептывались. «Слыхали?.. Говорят…»
Динни узнал, что ожидаются чьи-то сенсационные показания, которые подтвердят все то, о чем говорил Моррис, а именно: что Пэдди Кеван участвует в торговле краденым золотом. Все знали, что у Пэдди рыльце в пуху, но кто отважится доказать это в суде и тем самым выдать себя, а возможно, и других?
Динни бродил среди толпы, пытаясь выяснить достоверность этих слухов. Рассказывали со слов тех, кто сидел накануне позади Маританы, будто она ужас как разволновалась, когда прочитали приговор Тому Гаугу, — расшумелась «точно чайник на огне». Она заявила двум рудокопам, сидевшим рядом, что не позволит Пэдди Кевану причинить горе Гаугам: уж она придумает, как этому помешать. Миссис Салли в свое время немало сделала ей добра, и Маритана грозилась, что завтра непременно расскажет в суде все, что знает о Пэдди. Он думает, что людей можно смешивать с грязью, подлый лжец! Но она ему покажет. Она покажет ему, как науськивать Фреда, чтобы тот избавился от нее и отослал вместе с малышами в лагерь к Бардоку.
Все знали, что туземец Бардок был мужем Маританы еще до того, как она связала свою жизнь с Фредом Кэрнсом. Пэдди, видно, решил отказаться от ее услуг и, желая замести следы, предупредил Фреда, чтобы тот отделался от Маританы, да и сам убирался ко всем чертям. Маритану, как видно, обделили, лишив той доли, на которую она рассчитывала; теперь она была положительно вне себя от злобы и стремилась рассчитаться с Пэдди не столько за Гаугов, сколько за себя. Суд как раз давал ей такую возможность, и ее горячая кровь вскипала при одной мысли об этом.
