Но эти воспоминания мало утешали ее теперь, когда Дика не было в живых. Какой тоскливой стала ее жизнь без надежды когда-нибудь снова увидеть его, снова испытать радость дружеских и необычайно теплых отношений — отношений не только матери и сына, но двух товарищей-старателей, идущих одним путем, отыскивающих некое таинственное сокровище, которое они разделят по-братски.
Шли месяцы. Салли все так же была погружена в скорбь по Дику, когда однажды Динни сказал:
— Говорят, дела Фриско плохи — подхватил инфлюэнцу и валяется в какой-то хибарке в Долине Нищеты.
— Что? Что вы сказали? — переспросила Салли, как видно не расслышав толком слов Динни.
Динни повторил.
— Что же он там делает? — спросила Салли.
— Труба его дело, говорят, — ответил Динни. — Судился с Пэдди Кеваном, проиграл и теперь остался гол как сокол. Это мне все Тэсси рассказал. Говорит, Фриско опять перебрался в палатку, прошли те времена, когда он ходил барином: он ведь теперь слепой.
— Как слепой?
— Да он еще на войне потерял правый глаз — с той поры и стал слепнуть, — сказал Динни. — Когда я его видел в последний раз, он все шутил, что ему нужна собака-поводырь. Думаю пойти узнать, нельзя ли ему чем-нибудь помочь.
Динни говорил так, словно еще не решил, как поступить. Он не мог простить Фриско его поведения во время борьбы за право на разработку россыпного золота, в дни погромов и во время забастовки на приисках: Фриско всегда становился на сторону хозяев, против рабочих. Впрочем, кое-кто из безработных, обитателей Долины Нищеты, рассказывал, что Фриско не меньше их возмущается прогнившей системой, которая выжимает из человека все соки, а потом выкидывает его на свалку. Динни не слишком доверял таким разговорам, но думал все же найти в этом оправдание себе, если Том и Чарли О'Рейли станут ругать его, что он, как дурак, нянчится с Фриско.
В конце концов, Тома и Чарли не было среди тех, кто в давние дни прокладывал путь к Кулгарди, а Динни был верен закону пионеров-старателей — выручать товарища в беде. И хоть Фриско, в сущности, не был ему товарищем, Динни чувствовал, что должен как-то помочь. Нельзя же дать человеку подохнуть точно собаке, если судьба круто обошлась с ним.
Ребята говорили, что Фриско, больной и разорившийся дотла, лежит в хибаре из ржавых расплющенных жестянок из-под керосина, которая во время дождя протекает как решето. Было бы просто бесчеловечно не пойти к нему и не попытаться устроить его в больницу. В конце концов у Фриско были свои достоинства. Когда у него водились деньги, он помогал многим старожилам. Динни знал, что попади он сам в такое положение, Фриско примчался бы и сделал для него все, что в его силах. Фриско всегда был великодушен и готов помочь товарищу в тяжелую минуту—этого у него не отнимешь.
В своем намерении навестить Фриско Динни признался Салли не без опаски: он помнил, как возмущалась она поведением полковника де Морфэ, когда судили Морриса и Тома, помнил, какое отвращение вызывали в ней его деловые связи с Пэдди Кеваном. Динни вовсе не предполагал, что своим рассказом выведет Салли из ее глубокой апатии, и очень удивился, когда она воскликнула:
— Я пойду с вами!
— Это ни к чему, — сказал Динни, перепугавшись при мысли, что миссис Салли войдет в одну из этих грязных, полуразвалившихся лачуг в Долине Нищеты, где можно заразиться инфлюэнцей. Эпидемия свирепствовала вовсю, больница была переполнена, говорили даже, что несколько человек умерло. — Незачем вам идти туда, мэм, вы сами не очень-то здоровы, — запротестовал он. — Я и один управлюсь.
— Нет, не управитесь, — упрямо сказала Салли. — Вы забыли, сколько сделал для меня Фриско, когда туземцы притащили меня в Калгурли с Дарлотской дороги. Идем сейчас же, Динни. Одну минуту, я только возьму пальто и прихвачу с собой кое-что.
Динни был зол на себя за то, что упомянул о Фриско и его плачевном состоянии; но когда миссис Салли разговаривает таким тоном, спорить бесполезно.
Они зашагали по дороге к Боулдеру, потом свернули в боковую улочку, обрывавшуюся у опушки зарослей за ипподромом. Динни смотрел на Салли и глазам своим не верил: она шла легкой, быстрой походкой и разговаривала с таким оживлением, какого он давно уже не замечал в ней.
