И все же толпа была благодушно настроена и готова посмеяться, радуясь любому поводу хоть немного отвлечься от томительного ожидания.
Всеобщее внимание привлекал пожилой краснощекий мужчина в белом шлеме и чесучевом костюме, которого дама в широкополой шляпе, больше напоминавшей клумбу и позволявшей видеть только журавлиную шею, называла полковником. Мужчина разглагольствовал об Индии и Китае, о войне с бурами, словно хотел, чтобы все вокруг знали, что он — ветеран многочисленных кампаний.
Люди теснились, проталкивались поближе, чтобы видеть оратора.
— Я отдала двух сыновей, — сказала какая-то женщина, обращаясь к Салли. — Большего, кажется, и требовать нельзя.
— Только не вешайте носа. Мы должны быть веселыми и бодрыми, должны и виду не показывать нашим мальчикам, что на душе у нас кошки скребут, — живо отозвалась другая женщина.
— Вот это-то и труднее всего, — вставила Тереза. — Я бы, кажется, так сейчас и завыла.
— Не патриотично распускать нюни, стыдитесь, сударыня! — Клумба поблекших цветов обернулась в сторону Терезы. На увядшем лице блеснули два колючих глаза. — Будь у меня десять сыновей, я бы всех их послала сражаться за короля и отечество.
— А сколько у вас сыновей? — спросила Тереза.
— Это вас не касается. — Шляпа с клумбой поспешно отвернулась и совсем загородила Терезе вид на улицу.
В толпе захохотали, и кто-то заметил:
— Держу пари — старая дева!
— У меня четыре сына, и все в армии, — сказала бедно одетая женщина с кротким, покорным лицом и огрубевшими от работы руками. — Не могу сказать, что это я отдала их в армию. Они сами захотели пойти на войну, и я рада, что они так поступили, раз считают, что в этом их долг. И все-таки тяжело это.
— Правильно! — одна за другой согласились с ней женщины. — Нам всем тяжело.
— А это в самом деле их долг — идти на войну? — спросила молодая женщина с ребенком на руках. — Вот мы сейчас посылаем цвет наших мужчин за океан, а здесь кто останется?
Все заговорили разом. Молодая женщина с ребенком сердито защищалась, несколько мужчин поддержало ее.
Кто-то крикнул:
— Замолчите!
— Она просто сумасшедшая!
— Возмутительно! — рявкнул старый полковник. — Ах ты, красная оборванка! Эти иностранные агитаторы мутят народ, действуя на руку врагу, а мы им попустительствуем и подвергаем себя дьявольской опасности. Да таких сажать надо… перестрелять их всех!
Толпа подалась вперед, предвкушая скандал. Но несколько окриков, раздавшихся весьма к месту, сразу восстановили добродушное настроение:
— Осади назад!
— Куда лезешь!
— Прекратить это безобразие!
Люди, которым надоело ждать, рады были случаю подразнить полковника, а заодно и юную мать с ее сторонниками.
Но тут мальчишки, выстроившиеся вдоль мостовой, пронзительно закричали:
— Едут! Едут!
Издали послышался гром военного оркестра вместе с приветственными кликами толпы, заполнявшей улицы по пути следования частей. Взрывы приветствий то нарастали, то затихали, напоминая жалобный вздох, словно люди не были уверены, что эти колонны солдат в боевом снаряжении должны вызывать восторг.
Но до чего же хороши эти всадники в своих сдвинутых набекрень шляпах, украшенных развевающимися перьями эму, верхом на крепких, хорошо вычищенных конях! Разумеется, все гордились ими, восхищались их здоровьем и красотой! Молодцы как на подбор: юные, загорелые, сильные! И тем не менее у многих крик «ура» застревал в горле. Как могут родные и близкие радоваться, когда такие ребята идут на смерть?
Части проходили по улицам, соблюдая всю строгость военной дисциплины; неподвижно, словно деревянные идолы, сидели на своих конях кавалеристы, не обращая внимания на царящий вокруг шум и гам. Глядя прямо перед собой, они ехали мерным шагом, такие юные и мужественные, и весь вид их говорил о том, что они настоящие солдаты. Но то один, то другой улыбкой или жестом выдавал свою радость при виде знакомого лица в толпе.
Страшно подумать, что ждет этих парней с далеких окраин, со скотоводческих станций и ферм, из затерянных среди пшеничных полей тихих провинциальных городков, думала Салли. Ведь все это отцы, братья, сыновья таких же, как и она, женщин.
