Уже пора было бы вынуть диск, но никто из супругов не решался на это простое действие, будто оно способно было нарушить хрупкое и опасное равновесие, установившееся между ними. По черному экрану ползли титры с перечислением бесчисленных киношников.
— Ира, — откашлявшись, начал Турецкий, — я знаю, о чем ты сейчас думала, но честное слово, со мной ничего похожего не происходит. Никаких галлюцинаций у меня нет.
Ирина промолчала. «В самом деле, — сумрачно подумал Турецкий, — подтвердить это утверждение она не в состоянии, потому что сама никого не видела, а заявить прямо в лицо подозреваемому в шизофрении, что он псих, — так это черт знает на что нарваться можно. Псих он ведь и есть псих, что с него возьмешь?»
— Я здоров, — провозгласил Александр Борисович, пытаясь выглядеть при этом уверенно и оптимистично, как рекомендовалось популярной литературой по психологии.
— Саша, — уставясь в экран, сказала Ирина Генриховна, — тебе однажды уже приходилось обращаться к психиатру, ведь правда?
— Не совсем… Ну да, если иметь в виду доктора Светикова… Но учти, он, в отличие от тебя, такой начитанной, не стал лепить из меня психа. У меня была депрессия. Обычная депрессия. Ну, с примесью мистики, но мистика действительно присутствовала в том деле, любой из его участников подтвердит.[1] Никаких галлюцинаций. Если бы тогда Светиков у меня выявил, что я среди бела дня вижу людей, которых нет, то откровенно сказал бы, что с работы надо уходить. Куда это годится, следователь с глюками?
Ирина не отвечала, держала паузу, и во время паузы Саша отчетливо чувствовал, что этим опрометчивым объяснением только хуже навредил себе в глазах жены. Теперь она вспомнит в подробностях тот, не столь уж давний, случай (когда, кстати, именно она настояла на его походе к врачу), свяжет его с сегодняшним происшествием и тогда… Какую кашу соорудит из всего этого его супруга, начитавшаяся учебников по психиатрии, Александру Борисовичу подумать было страшно.
— Сашенька, — не тем категоричным тоном, к которому он в последнее время привык, а нежно и ласково промолвила Ирина, — я не говорю, что ты психически болен…
— Не говоришь, но уверена!
— Не перебивай… Но ведь в тот раз обращение к врачу тебе помогло, правда? Тебе ведь не сделали ничего плохого? Вот и сейчас я всего лишь прошу тебя: обратись к специалисту. В психиатрии есть объективные критерии нормы, и, если с тобой все в порядке, специалист сразу же это определит…
— А если не определит? — прервал жену Турецкий. Обычно когда Ирина говорила таким нежным голосом, он немедленно менял гнев на милость, но сейчас и этот голос, и эта слеза во взоре раздражали его так, что еще немного, и он готов был превратиться в настоящего сумасшедшего. — Ира, пойми, я занят важным, ответственным делом и не могу тратить время на походы по врачам. Я знаю, что эти двое, которых я видел, реально существуют и следят за мной. И я найду их!
АНАСТАСИЯ МИЛОВАНОВА. ЖЕНЩИНА НА ЗАСНЕЖЕННОМ ПОЛЕ
Настя Милованова, почтальон в колхозе «Заветы Ильича», вела образ жизни, который одни назвали бы романтическим, другие — дикарским, третьи — нечеловечески тяжелым. А Насте он представлялся единственно возможным, потому что другого она не знала. Все свои двадцать восемь лет она провела здесь, в колхозе, и каждый последующий этап биографии с железной логикой вытекал из предыдущего. Профессии она не выбирала, отродясь не мечтала стать актрисой или летчицей, даже сидя за школьной партой и задумчиво глядя мимо учительницы, которая крошила мел о доску в тщетных попытках вдолбить Насте и таким же, как она, неудачницам решение глубоко безразличных им математических примеров. А о чем мечтала — спроси ее, не сумела бы рассказать. Мечты ее не имели ничего общего с действительностью, в которой, заранее известно было Насте, не ждет ее ничего, кроме того, к чему она до рождения приговорена деревенской повседневностью и своими невеликими умственными способностями. Но почему бы не помечтать, если это не запрещено?
Мечты посещали ее и сейчас, уже взрослую, особенно летом. Летом жизнь была прекрасна, и даже подъем в четыре часа утра, для того чтобы успеть накормить кур и свиней, казался радостен, потому что предстояла дорога! Отличная летняя дорога, по которой Настя поедет на велосипеде, перебросив свою постоянную спутницу, огромную брезентовую сумку, за спину. Тогда, при виде рассветающих колхозных угодий и белизны тумана, скапливающегося в низинах, в Настиной голове, прикрытой легкой косынкой в клеточку, начинали клубиться мысли, светлые и неосязаемые, как этот туман. Начинала она вдруг выдумывать, что вот в колхозе «Заветы Ильича» случилось нашествие инопланетных карликов, каких по телевизору вчера показывали. И все прячутся, прячутся, а Настя удрала на своем велосипеде, и ее не поймали… Или из лесу набежали в деревню волки, всех кусают, одну Настю не трогают, потому что, оказывается, признали ее за свою повелительницу. Они ее слушаются, как собачонки, а она им приказывает… Но нет, ничего плохого Настя волкам приказывать не стала. Не то чтобы она желала зла односельчанам — на самом деле у безобидной почтальонши, от которой за целый день слова не услышишь, не было в поселке ни одного врага. Все ее мечты сводились, в сущности, к одному: чтобы в колхозе «Заветы Ильича» случилось что-то экстраординарное, то, чего обычно не бывает. И Настя Милованова оказалась при этом в центре внимания.
