Золотой архипелаг - страница 110

Март в России — зимний месяц. Об этом рассуждал сам с собой Ричард Смит на протяжении всего пути от Горок Ленинских до Москвы. Путь оказался на удивление однообразным: пока едешь, взгляд не встречает ничего, кроме снежных заносов, переплескивающихся на шоссе, а пока идешь, ноги то вязнут, то скользят. Полноценная весна начинается в апреле, а сейчас все еще властвует непомерно растянутая зима… В размышлениях, нужно ли еще и русский ноябрь относить к зимним месяцам, Ричард не заметил, как въехал в столицу государства Российского. Несмотря на то что наведывался он сюда часто — и по делам, и ради крупных покупок, и в музеи с детьми, — Москва каждый раз его чем-нибудь да удивляла. То приятно, то неприятно. В прошлый раз удивление Ричарда Смита вызвала толпа пассажиров электричек, злобно атакующих турникеты, которые почему-то не хотели выпускать их с платформ… Ричард вздохнул и понадеялся, что на этот раз удивление будет приятным. Должны ведь они как-то чередоваться!

Вокзал сквозь завесу морозной пыльцы, точно сквозь слезы, лучился отражавшимися в рельсах фонарями, как голубоватыми, так и отсвечивающими в желтизну. Небо над Москвой было уже черным, ночным, как и предвещала Кейт, но время выдалось совсем не позднее. Повсюду кипела жизнь: из киосков доносилась страстная сербско-цыганская плясовая музыка, украшенная монотонными вокализами на турецкий лад, пахло шашлыками, чудом избежавшими внимания санитарной инспекции. Поглощаемый чревом метро вместе с другими прибывшими, Ричард сообразил, что, пожалуй, в Мособлпрокуратуре (варварское слово, выговорить которое он затруднялся даже мысленно) не у всех кончился рабочий день, и при старании он успеет переговорить… может быть, с самим областным прокурором! Это соображение побудило его поэнергичнее зашевелиться, ввинчиваясь в затор толпы перед эскалатором. Кто-то взвизгнул, кто-то пробурчал что-то недовольное, но в целом толпа не была настроена против Ричарда, и Ричарду удалось пробиться на эскалатор в числе первых. На достигнутом он не остановился, а пошел быстрым шагом по движущимся ступенькам вниз. Ричард спешил. От того, чтобы бежать по эскалатору, его удерживало лишь непобедимое английское законопослушание.

В головном вагоне поезда, идущего в нужную сторону, оказалось почти пусто: весь народ сгрудился в средних вагонах. А здесь, в первом, ехали только Ричард, стайка девчонок, так расписанных косметикой, словно они были индейцами и только что вышли на тропу войны, пожилые супруги в почти одинаковых серых пальто и с одинаковыми тростями, гражданин лет пятидесяти в желтой фасонной дубленке и коричневой шляпе. А еще — худой высокий парень, одетый в черное, с непокрытой, несмотря на мороз, головой. А еще — в вагоне ехал портфель. Ехал отдельно, на крайнем сиденье, с таким начальственным видом, будто сам себе владелец. Никакого другого владельца, по крайней мере, вокруг не отмечалось. Портфель был с виду дорогой, из необыкновенной кожи, светло-желтой, украшенной благородным узором, и бока его оттопыривались так приманчиво, словно с трудом сдерживали напор просящихся наружу богатств.

Ричард обратил внимание на портфель не сразу, будучи погружен в раздумья, с чего начать при разговоре в Мособлпрокуратуре. А вот гражданин в дубленке моментально засек его (портфель, а не Ричарда) опытным глазом. Такая вещь — и без присмотра! Нет, гражданин не накинулся на портфель хищным коршуном. Он постепенно, как бы вследствие вагонной качки, но гораздо быстрей, продвигался к сиденью, оккупированному вожделенным предметом. Когда расстояние сократилось до минимума, носитель шляпы и дубленки постарался изобразить мнимо невинный вид: дескать, портфельчик-то мой, товарищи драгоценные, вот только я, когда входил в вагон, забросил его подальше, для тренировки меткости, зато теперь-то мы объединимся с портфелюгой моим дорогим… И когда игра, казалось бы, удалась, когда осталось протянуть руку и взять, на весь вагон разнесся голос Ричарда:

— Нельзя!

Гражданин в шляпе и дубленке подскочил таким образом, который нельзя было объяснить резким торможением поезда при остановке, тем более что остановки никакой пока не было. От мнимой невинности не осталось и следа: на лице под закругленными полями шляпы отразилось, что человек отлично понял, к кому это «нельзя» относится, и отлично знает, что его чуть было не совершенный поступок полностью подпадает под категорию «нельзя».