Т-тах!
С едва слышным щелчком цепь распалась. Сосед мой, не успевший еще заснуть, выпучил глаза, как рыба на песке. Я приложил к его губам ладонь. Тихо, родной. Сейчас все будет. Потерпи.
Замок на всех цепях одинаковый. Ключ к ним всем — один. И он — на поясе у Толстяка. Значит, мне нужен этот хряк копченый... Вон он. Тоже не спит еще. Чем привлечь его внимание? Драка? Слишком шумно. Корчи какие-нибудь на меня нашли? Он эти штучки знает не хуже меня. Ну?
Я просто-напросто позвал его. Мол, подойди, кое-что покажу. Он подошел.
Убив Толстяка, я вежливо придержал его тело левой рукой, в то время как правая добывала на поясе цепной ключ. Шагов с пяти-восьми стороннему человеку видно было одно: надсмотрщик склонился над рабом, то ли учит его уму-разуму, топляк гнилой, то ли рассматривает что-то. Шагов с пятнадцати картина моей беседы с трупом — и вовсе не тревожная. Я отдал ключ соседу. Он тоже был из Ожерелья, я сказал ему на тамошнем торговом наречии:
— Отомкни цепь и передай другим. Я дам сигнал к драке, пускай ждут.
По скамейкам пошел деловитый шумок. Если кто-нибудь и боялся драки, то крик поднимать все равно не стал. Свои вмиг задавят...
Из оружия у меня одна цепь. Ну что же, цепь — не последнее дело.
Один из лучников, кажется, пригляделся к нам с Толстяком. Потроха карасьи, пора.
— Рви уродов!
До Некроманта с его двумя псами было четырнадцать шагов. Я пролетел это расстояние в четыре прыжка. Как камень, который долго дожидался своего часа, лежа на медной чашке катапульты, и наконец взвился в воздух — ну! где борт чужой галеры? Как видно, толковых людей проклятый колдун отбирал себе в охранники. Они не успели изготовиться к бою, но сумели почувствовать меня, повернуться и загородить своими телами господина... Их глаза не отпустили меня до самой смерти. Хорошая, честная гибель, встретимся на дне, братья. Третий удар я нанести не смог. Цепь растворилась у меня прямо в ладони. Была цепь, а стал дымок. Белесый такой.
Тварь эта в мужском обличье стоит в двух шагах от меня и смотрит мне в лицо. Очень спокойно смотрит. Выбирает, как убить поинтереснее, гадина.
И я смотрю на него. Всё это у нас длится совсем недолго. Не дольше, чем один вдох. Но я накрепко запомнил: такое не должно жить. Лицо у него, как у имперского аристократа, — холеное, бледное, кожа тонкая, губы в струночку, глаза как будто остановились в одной точке. Волосы белые, белее окаменевшего собачьего дерьма, какая мать только сделала такого урода... Те, кто желает напугать, руки перед собой держат, пальцы растопырив: мол, сейчас скручу тебя этими пальчиками... пока не отрубишь по самый локоть. Или бормочут несусветную тарабарщину: мол, по- годи-ка, не оставлю от тебя мокрого места своими жуткими заклинаниями. Заклинания хорошо лечить топором в голову, да так, чтоб железо потом из черепа не сразу вынималось. Этот, гнилушка болотная, руки как держал за спиной, так и держит; и не бормочет ничего, конечно. На харе его бледной жилочка не дрогнет. Ему не надо пугать, он работает. Вдруг я на его месте увидел черное размытое пятно. Да что за чума! Что за дерьмо поганое! Нет, чувство магии так и не вернулось. Видно, показали мне, кто передо мной. Тут-то я и понял: такое жить не должно... Навсегда это в меня вошло, железом не выжжешь.
За спиной у меня — звуки мятежного шевеления.
Видно, не ожидал Некромант от меня особой прыти. То ли разнежился, давно не пробовал хорошей драки, то ли стал высокомерным. Добыча не уйдет, так он рассчитывал, надо думать. Или отвык от мысли, что воину, у которого нет в руках оружия, все равно есть чем ударить... Потому и помедлил чуть-чуть…
Никогда не думал, что настоящего матерого гада, хозяина мертвецов, тьму ходячую, можно остановить простым ударом кулака. Хоть бы челюсть ему попозже в один кусок собрали...
Одно странно. Падал этот карась вяленый рожей ко мне, а на роже — смертное изумление. И не то чтоб от удара. Он как бы... узнал меня. В глазах его было: «Ты?!» Ну, я. Зубы собери.
Времени у меня не было — добить наверняка. Товарищей моих по рабской цепи уже вовсю убивали. Раб, чего бы ни говорили, — дерьмо против солдата. А против настоящего — хуже дерьма, так, прелый лист под ногой. Кто поумнее, попрыгали за борт. Этих выцеливали лучники...
