— Я подъезжал к половине десятого утра, он выходил без двадцати или без четверти десять.
— В настроении Дмитрия Петровича не было ничего необычного?
— Нет, не было. По крайней мере, я не заметил. Отвез его в департамент и ждал до обеда. Обычно он обедает там же, на работе, но в этот день у него была назначена встреча, и мы поехали в «Арсенал». Это что-то вроде частного клуба. Закрытое заведение «для своих». Бильярд, ресторан. Дмитрий Петрович назначал там встречи, когда нужно было поговорить неофициально.
— С кем была назначена встреча в этот раз, ты, наверное, не в курсе?
— Разумеется, нет, — бросив удивленный взгляд на Гурова, ответил Максим.
— Хорошо. Что было дальше?
— Ничего особенного. После обеда он вернулся в департамент и в этот день больше никуда не ездил. Вечером я отвез его домой.
— Точное время не припомнишь?
— Около половины девятого. Приблизительно так он всегда и возвращался. Иногда попозже, иногда пораньше. Такое, чтобы до одиннадцати задерживался, бывало редко.
— А чтобы приезжал раньше девяти?
— Это еще реже. Из департамента мог уехать раньше, но тоже, как правило, по делам. Чтобы рано вернулся домой, такого как-то и не припомню даже. Разве что когда жена у него умерла. Тогда да. В тот день он уехал с обеда, а потом еще на неделю отпуск взял. Но это случай исключительный.
— Да, разумеется. А ты, значит, долго работал с Дмитрием Петровичем?
— Да, почти четыре года.
— Все говорят, что он был человеком очень замкнутым и сдержанным. Как, по-твоему, это соответствует действительности?
— По-моему, соответствует. Лишнего он никогда не говорил и к разным там душевным излияниям не был склонен. Что до меня, так лучшего и желать не надо. Зато и не хамил, и не орал никогда. А то некоторые знаете как… Изгаляются по всей своей воле. А этот нет. Нормальный был мужик.
— После смерти дочери он сильно изменился? — спросил Лев.
— Нет, не очень. Только еще молчаливее стал. И мрачнее. Угрюмость какая-то появилась, отчуждение. И, похоже… тут я, правда, утверждать не могу… Но мне показалось, что в последнее время он спиртным, как бы это сказать, слегка злоупотреблял. Не то чтобы прямо-таки пьяным на работу ходил, но иногда запашок ощущался довольно заметно. Временами даже по утрам. Раньше я ничего такого не замечал. Хотя, с другой стороны, оно и понятно. Считай, самых близких людей человек лишился. Тоже, наверное, непросто ему было все это в себе носить.
— Да, наверное. Может, это и подтолкнуло к самоубийству?
Максим ответил не сразу. Почти минуту он напряженно о чем-то думал, глядя прямо перед собой, потом проговорил:
— Насчет этого не знаю. Вчера все было как всегда, ничего необычного. И даже запахов никаких посторонних я не чувствовал. Отвез его домой, видел, как он вошел в подъезд. Настроение у него было обычное. Мрачное, но обычное. Ничего неординарного. Может, вечером что-то произошло. Не знаю. Странно это все как-то.
— То есть ты хочешь сказать, что по характеру такой человек, как Рябов, не был склонен к экстравагантным поступкам?
— На мой взгляд, нет. Но… Не знаю. Может, действительно что-то из ряда вон выходящее случилось.
— Если я правильно понял, он регулярно посещал могилу жены, а потом и дочери. На кладбище возил его ты?
— Да, в основном. У него, правда, была и своя машина, но он на ней почти не ездил. Говорил, что не любит этой нервотрепки. Мол, привык уже по дороге обдумывать разные вопросы насущные и за рулем, когда надо за всем следить и смотреть сразу во все стороны, чувствует себя некомфортно. Так что и на кладбище его возил обычно я. Чаще всего в обед. Иногда днем, если удавалось выкроить время.
— Но поздно вечером никогда?
— Нет. Что там делать ночью?
— А кроме кладбища, куда-то еще Рябов ездил по личным делам на этой машине?
— Практически нет. Иногда в рестораны да вот в «Арсенал». А так в основном все пункты назначения были официальными. То есть, конечно, за исключением разных «корпоративов». Но это уж, как говорится, святое. К тому же там, как правило, все те же «знакомые лица» и присутствовали, так что поездкой «по личным делам» это назвать трудно.
