— Скоко тут зверья, заживо сожрут! — ворчал он, отмахиваясь от полчищ комаров.
— Вечером, если такая тишь будет, точно сожрут. Место тут такое, комариное, зато мошки нет.
— От то уже хорошо.
— Там ручей, дядь Семен, иди сполоснись, и вот, я тебе одежку принес, оденься, все с комаром легче справляться будет, а то у тебя не кафтан, а решето.
— Добро, Федор, спасибо.
Прихватив одежду, Семен ушел к ручью. Федор поставил котелок на огонь. Разложил немудреную еду на камне, нарезал кусками вяленое мясо, лепешки, лук.
Семена не было долго, уж закипела вода, и Федор заварил ее травами. Тонкий аромат поплыл от млеющего в живительной влаге листа зверобоя и мяты. Не удержавшись, Федор окликнул Семена, не услышав ответа, спустился к ручью. На излучине ручья, по щиколотку в воде, согнувшись, стоял Семен и что-то делал.
— Дядь Семен, ты чё там, пошли, все готово, поспешать надо, делов-то много.
Семен оглянулся, увидел Федора и, широко улыбаясь, распрямился во весь рост. В его руках была деревянная, лопнувшая в нескольких местах, черная от старости посудина, больше похожая на лопату без рукоятки.
— Поди сюда, глянь! — крикнул он.
Федор спустился к ручью.
— Чё там?
— Гляди! — Семен протянул ему посудину. На самом ее дне среди небольшой горстки песка с водой проблескивали желтые песчинки.
— Что это? Нетто золотой песок? — не веря своим глазам, спросил Федор.
— Точно, Федька, это золото! Ручеек-то золотой, во как! — тихо, но с азартом сказал Семен.
— Вот те на, совсем рядом. Нетто правда золото?!
— Оно, оно, Федька, самому не верится. Таку даль ходили, а оно вот, под боком, прям рядом, далеко мы от села?
— Да верст пять-шесть, не боле.
— Это, Федь, хорошо и плохо. Этот ручеек теперь беречь надо, чтоб ни одна душа живая не проведала про него! Кто зимовья этого хозяин? Не наведается, часом?
— Да брошенное оно, сколько себя помню. Охотился, отец сказывал, тут ране дед Мотыга, да давно это было. Зверь перевелся, он и ушел дале, а избушка, вишь, в землю уже вросла.
— Все бы так, то ладно бы было!
Выбираясь из ручья, Семен ухватился за протянутую руку Федора. Федор легко выдернул его на крутой в этом месте берег.
«Силен парень», — подумал Семен, направляясь к зимовью.
— Однако кто-то здесь был, кто-то этот лоток здесь оставил, — указывая на деревянную посудину, сказал Семен, когда они, уже расположившись у костра, ели. — Это струмент специальный, как он сюда попасть мог?
— А где ты его нашел?
— Дак на бережку ручья, у дерева поваленного, в корневище.
— Может, его водой принесло откуда? По весне? Весной этот ручеек в речку превращается, не перейдешь.
— А где его начало?
— Кто знает? Впадает в Карнаев ручей, а где зачинается, не ведаю, не ходил по нему.
— Может, и принесло водой, лоток-то давно сделан, не так, как сейчас.
— Гадать не будем, надо избушку ладить, а то сожрут ночью звери лютые, — отмахиваясь от надоедливых комаров, сказал Федор, поднимаясь.
Дотемна они затыкали мхом и берестой дыры и прорехи в избушке, благо и того и другого было вдоволь. Семен нарубил еловых лап и что-то плел из них. Федор, смекнув, помогал, и вскоре они улеглись на душистые и пружинящие под тяжестью тела постели.
— Ловко у тебя, дядя Семен, это получилось.
— Первое дело в тайге у старателя — на земле не спать. А еловая лапа — лучший материал для матраса. Зимой и летом пушистая. Правильно сплети — и хоть на снег, хоть на каменья ложись, тепло из тела земля не заберет.
На скорую руку сложенный очаг еще не обогрел зимовья, и сырость выступала на бревнах бурыми каплями. Дым, медленно выходя через дверной проем, застилал все, оставляя только три вершка от пола, на котором они спали. Щипало глаза, першило в горле, но зато не было комаров.
— Ничё, завтра день топить буду, просохнет, да дверь наладим, во жизня будет, песня, да, Федь? — устраиваясь поудобнее, раны сильно беспокоили его, сказал Семен.
— Поутру пойду в село. Разбой домой вернулся, а я нет, мать суматоху поднять может. Медведь коло села озорует, надо пораньше вернуться. Еды возьму, кое-что из припасов и вернусь.
— Кайло у тебя есть?
— Нету, но знаю, где взять.
