Вот уж действительно кому было «все по барабану», так это нашему кладовщику. Гарик нежился целыми днями под лучами нежаркого сибирского солнца, словно пытаясь прогреть свои синие картины. Когда шел дождь или стояла пасмурная погода, он безмятежно дрых под навесом столовой, предпочитая свежий воздух тайги затхлому воздуху своего командирского вагончика. Лопал он больше любого работяги, даже двухметрового бульдозериста Потапова. Если у повара оставалась лишняя жратва и ее было жаль выбрасывать, он всегда звал Федю, и вся еда, хоть ведро, медленно, но верно исчезала в его желудке. Любой другой в таких курортных условиях разъелся бы до невероятных размеров, а этот не прибавил ни грамма, так и остался в комплекции глиста-тяжеловоза.
— Про запас, что ли, кидаешь? — пошутил как-то раз один из артельщиков, наблюдая, как Гарик уговаривает третью миску каши.
Тот медленно, а он все делал подчеркнуто медленно, обернулся, ощерил в улыбке свои редкие зубы, и ответил:
— Угадал. На зоне такой хавки не будет, а мне еще сидеть — как тебе в гробу лежать.
Особенно возмущались откровенным бездельем Гарика старички, тот же Потапов и невысокий, но шустрый дедок по фамилии Цибуля, один из мотористов.
— Скоко в тайге працал, такого ищо не видал. Шо это за должность такая — кладовщик? Отродясь такой не было. Працали вси как один, а этот лежит, як пень. Во, побачь!
— Да вижу я, — басил Потапов, сплевывал в сторону и обходил развалившегося на бережке безмятежного Гарика. — А ведь получит наравне со всеми.
— Если не больше, — поддерживали остальные, но дальше разговоров дело не шло. На совесть уркагана надежды не было, а Иванович в ответ на наши недоуменные вопросы только разводил руками:
— Ну, не я же придумал эту должность, где-то наверху. А работать его все равно не заставишь, бесполезно, я-то его знаю. Где сядешь, там и слезешь.
После этого он оглядывался по сторонам, понижал голос и полушепотом говорил:
— Да и небезопасно. Ему ножом пырнуть, что тебе два пальца. об асфальт, психопат!
Признаться, я побаивался Федьку. Очень неприятное впечатление оставлял взгляд его почти не мигающих желтых глаз и циничная ухмылка на тонких губах. Тем более встревожился я, когда у Гарика произошел конфликт с Андреем. Случилось это еще в самом начале сезона. Кладовщик как-то сразу невзлюбил Андрея, а узнав, что тот бывший офицер, Гарик почему-то произвел его в вертухаи, и доказать ему, что Андрей никогда не охранял зону, так и не удалось. Он сразу попытался приклеить к Андрею эту кличку — «Вертухай». Произошло это за обедом, когда вся бригада уже кончала есть. Гарик подошел попозже, до последнего нежился на солнышке и соизволил подняться, лишь когда тучка надолго скрыла светило. Увидев рядом с Андреем нарезанное кусочками сало, он, нагло улыбаясь, сказал:
— Эй, Вертухай, подвинь рассыпуху.
Андрей, уже начавший пить чай, поперхнулся. Чуть отдышавшись, он спросил, приподняв недоуменно брови и лишь чуть-чуть сгустив голос:
— Что ты сказал?
— А ты, оказывается, еще и глухой, — блеснув в ехидной улыбке единственной коронкой на коренном зубе, поддел собеседника Гарик. — Вертухай, ты и есть вертухай, я вашего брата за версту вижу! Вон, сидишь, как кол проглотил…
Ответ на замечание об осанке Андрея оказался стремительным и неожиданным. Лейтенант вскочил, схватил уголовника за лацканы спецовки и выдернул из-за стола как редиску из грядки, только посуда с грохотом брызнула во все стороны. Андрей приподнял Гарика над землей и дрожащим от злости голосом начал поучать:
— Ты, вонючка, запомни раз и навсегда! Я тебе не вертухай, а старший лейтенант Советской Армии в запасе, командир танковой роты Андрей Александрович Новиков, понял?!
Федька болтался у него в руках как замученный червяк на крючке после неудачной рыбалки. Решив, что он разъяснил этой гниде различие между родами войск, Андрей отшвырнул Федьку в сторону, да так, что тот загремел в кусты, с треском ломая таежную поросль.
Тяжело переводя двух Андрей уселся на свое место. Олег поставил перед ним кружку с горячим чаем взамен опрокинутой. Но тут кто-то крикнул:
