Лиз поспешила скрыться в галерее, хотя сердце гнало ее на улицу — бежать навстречу и броситься Алану на шею.
Оказавшись в безопасности, она взяла бокал шампанского у проходившего мимо официанта, сделала большой глоток, потом придала лицу деловое выражение, пробралась сквозь толпу к столику в дальнем углу зала и, схватив блокнот, стала изучать пустые страницы.
Алан должен был появиться через полминуты. Мысленно отсчитав тридцать секунд, Лиз положила блокнот на стол и оглянулась. В этот момент Алан переступил порог выставочного зала.
Лиз безотчетно шагнула навстречу. Строгий костюм оттенял бронзу экзотически красивого лица, а красная повязка воина, вышедшего на тропу войны, придавала некую дикость его вполне цивилизованной внешности.
Толпа встрепенулась и двинулась к своему любимцу. Вскоре Алан был в плотном кольце поклонников. Он не относился к числу людей, спокойно выносящих общество полоумных фанатов, но Лиз все же приучила его быть любезным с коллекционерами. Теперь должно пройти какое-то время, пока он будет пожимать руки и подписывать автографы.
Но сегодня было по-другому. Алан врезался в толпу, как горячий нож в масло. Все почувствовали что-то необычное, и Лиз, с преувеличенным вниманием изучавшая блокнот, кожей ощущала на себе любопытные взгляды.
Наконец она выпустила из рук блокнот и обернулась.
Алан стоял рядом, губы сжаты, чувственный рот превратился в узкую полоску. А глаза! Боже милостивый! В них не было ничего, кроме неистовой враждебности.
Толпа затихла. Казалось, немая сцена продлится целую вечность. Алан молча смотрел на Лиз тяжелым взглядом, словно у него в душе боролись противоречивые чувства.
Она шагнула было вперед, чтобы обнять его, но ненавидящие глаза приказали ей остановиться.
— Добрый вечер, Алан, — отважно улыбнулась Лиз. — Видишь, все ждали только тебя.
Мышцы бронзового лица напряглись, и ей показалось, что сейчас он улыбнется в ответ. Но вместо улыбки в гнетущей тишине раздались слова:
— Сожалею, Лиз. Ничего не получится. Все кончено.
23 июля 1988 года
Мэйн-стрит казалась вымершей. Солнце жадно вылизало тротуары огненным языком, и единственным звуком, доносившимся из окон немногочисленных работающих учреждений, был монотонный шум кондиционеров. Окна закрытых галерей, ювелирных и антикварных магазинов безучастно взирали на пустынную улицу. Смятый клочок бумаги, подхваченный порывом горячего ветра, лениво поднялся в воздух и аккуратно лег на верхушку пальмы, лентовидные ветви которой свисали, казалось, прямо с раскаленного неба.
Жара началась в конце апреля, но тогда она была как мягкое пианиссимо далекой песни, а сейчас каскады фортиссимо обрушивались на головы редких прохожих, загоняя их в уютную тень и прохладу домов.
Лиз сидела за столом в своем личном кабинете, где безостановочно работали мощные кондиционеры, поддерживая вполне комфортную температуру.
Обстановка комнаты свидетельствовала о процветании галереи и ее хозяйки. На полу мореного дуба лежал ковер мягких пастельных тонов, вытканный умельцами из племени навахо. В уютном уголке у окна, выходящего в сад со скульптурами, стояли диван от Миса ван дер Роэ и два барселонских кресла. Стены кабинета украшали картины из личной коллекции Лиз — Шнабель, Ротко, Вархоль, Горман, Шолдер, Ли и несколько холстов Алана. Картины приобретались по сходным ценам в течение десяти лет и превосходно смотрелись на фоне молочно-белых стен.
— Проклятие, взгляни на это. — Лиз с отвращением швырнула на пол сложенный лист. Если бы она верила в приметы, то, несомненно, решила бы, что вскоре ее ждет какое-то несчастье. На глянцевой бумаге было рельефно отпечатано приглашение, а на вкладыше — цветные репродукции картин и скульптур, которые будут представлены на гала-выставке, приуроченной к десятилетию картинной галереи Лиз.
Рик Мейсон в великолепном летнем костюме от Армани, спокойный, хладнокровный, мгновенно подался вперед, успев поймать приглашение, прежде чем оно коснулось пола.
Лиз заметила, как расширились от удивления глаза помощника.
— Тут есть одна забавная деталь. — Рик вернул ей приглашение, и она снова пробежала текст, не веря тому, что читает.
