Знание-сила, 2005 № 01 (931) - страница 17

Другой путь — предоставление гражданских прав населению — свободы слова, печати, собрания и союзов и неприкосновенности личности, кроме того, обязательство проводить всякий законопроект через Государственную Думу - это, в сущности, и есть конституция.

Представлявшийся государю в апреле 1905 года один из наиболее образованных и умных «монархистов» Б.В. Никольский записал в дневнике: «Нервность его ужасна. Он, при всем самообладании и привычке, не делает ни одного спокойного движения, ни одного спокойного жеста. Когда его лицо не движется, то оно имеет вид насильственно, напряженно улыбающийся. Веки все время едва уловимо вздрагивают. Глаза, напротив, робкие, кроткие, добрые и жалкие. Когда говорит, то выбирает расплывчатые, неточные слова, и с большим трудом, нервно запинаясь, как-то выжимая из себя слова всем корпусом, головой, плечами, руками, даже переступая... Точно какая-то непосильная ноша легла на живого работника, и он неуверенно, шатко, тревожно ее несет».

Никольский считал, что «не быть ему (самодержавию) нельзя... Быть или не быть России, быть или не быть самодержавию — одно и то же». Но, по мере ухудшения ситуации, записи в его дневнике становятся все более жесткими, даже заговорщическими. Вот пассаж от 15 апреля: «Я думаю, что царя органически нельзя вразумить. Он хуже, чем бездарен! Он — прости меня Боже, — полное ничтожество. Если так, то нескоро искупится его царствование. О, Господи, неужели мы заслужили, чтобы наша верность была так безнадежна?.. Я мало верю в близкое будущее. Одного покушения (на царя) теперь мало, чтобы очистить воздух. Нужно что-нибудь сербское. Конечно, мне первому погибать. Но мне жизни не жаль — мне России жаль».

26 апреля: «Мне дело ясно. Несчастный вырождающийся царь с его ничтожным, мелким и жалким характером, совершенно глупый и безвольный, не ведая, что творит, губит Россию».

Витте горячо отстаивал этот пункт, говоря, что хотя он и рискованный, тем не менее единственный в настоящий момент. Почти все, к кому я ни обращался с вопросом, отвечали мне так же, как Витте, и находили, что другого выхода, кроме этою, нет. Он прямо объявил, что если я хочу его назначить председателем Совета Министров, то надо согласиться с его программой и не мешать ему действовать. Манифест был составлен им и Алексеем Оболенским, мы обсуждали его два дня и, наконец, помолившись, я его подписал. Милая моя мама, сколько я перемучился до этого, ты себе представить не можешь! Я не мог телеграммою объяснить тебе все обстоятельства, приведшие меня к этому страшному решению, которое, тем нс менее, я принял совершенно сознательно. Со всей России только об этом и кричали, и писали, и просили.

После подавления восстания е Кронштадте

Вокруг меня от многих, очень многих, я слышат то же самое, ни на кого я не мог опереться, кроме честного Трепова, — исхода другого не оставалось, как перекреститься и дать то, что вес просят. Единственное утешение — это надежда, что такова воля Божия, что это тяжелое решение выведет дорогую Россию из того невыносимого хаотического состояния, в каком она находится почти год».

Ответ матери не заставил себя ждать: «Ты не можешь себе представить, как твое письмо меня обрадовало, зная, как тебе трудно в это время писать, но я так много страдала и измучилась, что я чувствую, что я постарела за это короткое время по крайней мере на 10 лет».

Николаи II надеялся, что с назначением С.Ю. Витте на пост премьер- министра и изданием Манифеста он решит задачи, направленные на успокоение и умиротворение умов. Однако ситуация в стране развивалась иначе.

И. Владимиров. «Баррикады», 1905 г.

«У меня каждую неделю раз заседает Совет Министров, - сообщал Николай II матери. — Говорят много, но делают маю. Все боятся действовать смело, мне приходится всегда заставлять их и самого Витте быть решительнее.

...Он сам мне говорил еще в Петергофе, что как только Манифест 17 ок[тября] будет издан, правительство не только может, но должно решительно проводить реформы и не допускать насилий и беспорядков. А вышло как будто наоборот — повсюду пошли манифестации, затем еврейские погромы и, наконец, уничтожение имений помещиков».