Знание-сила, 2003 № 12 (918) - страница 5

Игорь Яковенко

«Архитектор перестройки» Александр Николаевич Яковлев опубликовал монографию, озаглавленную тревожно и многозначно — «Сумерки» . Жанр этой значительной по объему книги (43 печатных листа) определить трудно. В ней воспоминания практического политика соседствуют с широкими теоретическими суждениями. При всем этом «Сумерки» — книга о прожитой жизни. В авторском предисловии читаем: «Исповедь — тяжкое дело, если говорить и писать правду. И неблагодарное. Земной путь мой завершается, а потому лукавые игры с историей и зигзагами собственной жизни мне ни к чему». Такой заход ко многому обязывает.

Главная, терзающая автора проблема — почему?

«Почему в моей стране массами овладели утопии?

Почему история не захотела найти альтернативу насилию?

Почему оказались общественно приемлемыми уничтожение крестьянства, массовые репрессии..? Почему сформировалась особая каста партийно-государственных управителей, которая паразитировала на вечных надеждах человека на лучшую жизнь в будущем?

Почему человек столь слаб и беспомощен? И можно ли было избежать всего, что произошло?»

Это размышление вслух искреннего, умного, глубокого и талантливого человека. Его язык сочный, выразительный. «Горбачев ушел в историю. Хотелось ему ввести Россию в цивилизованное стойло, да больно брыкастая она, дуроломная, ломает и вершинных людей через колено».

Пересказывать содержание — дело неподъемное. Книгу надо читать, и каждый найдет здесь что-то свое. Меня захватил сюжет личностной эволюции, рождения свободного человека в несвободном обществе: «Система засасывала всех, даже самых порядочных и честных. Все мы были советскими, других у ЦК КПСС и КГБ на учете не состояло.

Тому же, кто был отягощен собственным мнением, жилось непросто, такой человек производил странное впечатление своей молчаливостью, погруженностью в себя. «Что-то он странно ведет себя, все время молчит. О чем он молчит? Хотелось бы знать».

Меня без конца донимают вопросами, в какой именно момент я изменил свои взгляды. Я долго копался в самом себе и пришел к ясному ответу — у меня таких взглядов не было. На самом деле, эти «взгляды» носили виртуальный характер, они пришли из выдуманного мира и питались властвующими догмами и страхом.

Конечно же, были собственные оценки тех или иных явлений, были и остаются нравственные критерии таких оценок, были знания, до которых я был жаден. Они создавали базу для сравнения, внутренних диалогов, помогали разрушать стереотипы, воспитывали отвращение к догмам любого вида.

В результате я пришел к собственному догмату, имя ему — сомнение. Не отрицание, а именно сомнение, постепенно раскрепостившее меня. Знаю, что в этом нет ничего нового — ни философски, ни исторически, ни практически. Но все дело в том, что мое сомнение — это мое сомнение, а не навязанное извне. Я сам его выстрадал. Истину, даже относительную, может уловить только сомнение, равно как и отторгнуть ее. Созидающее сомнение бесконечно в своих проявлениях.

Когда я пришел ко всем этим выводам, искренне расстроился. Расстроился потому, что так долго обманывался.

Теперь уже многие стали забывать, каким было общество до Перестройки, и какими были мы сами. Забыли ту затхлую атмосферу, которая убивала даже маленькие росточки чего-то нового. И как нам, сторонникам реформ, только шаг за шагом, по мере овладения новой информанией, новыми знаниями становилось очевидным, что марксизм и ленинизм одинаково бесплодны, что они отражают интересы той части общества, которая ищет «свое счастье» в чужом кармане и в чужом труде. Мы были слишком осторожны в то время, чтобы сказать самим себе и друг другу, что демократия, свобода, прекращение «холодной войны» со всем миром и борьбы с собственным народом неизбежно приведут к краху сложившейся системы.

Иногда спрашивают меня, а не противно ли было притворяться и разыгрывать из себя дурачка? Да, противно. Но, может быть, кто-то знает другой, более эффективный путь с точки зрения конечного результата в условиях казенного одномыслия? Утверждаю, не было такого пути в тех конкретных условиях...»