Наконец, именно действия Запада в их мифологическом преломлении оправдывают существование всех политических, военных, идеологических институтов по поддержанию «границ» российской державы, обеспечению ее безопасности. Так, в частности, возникает характерная апелляция к промежуточному положению страны между Западом и Востоком. С одной стороны, Россия – не Запад (поскольку несет в себе значения Востока), с другой – именно она защитила Европу от татаро-монгольского нашествия. Надо сказать, образ Востока в подобной геополитической мифологии- точно такая же двойственная структура, как Запад: Восток, Азия (прежде всего Китай, в какой-то мере Япония) предстают то враждебными России, поскольку она – часть Европы, «великая страна», входит в «большую восьмерку»; то, напротив, выступают воображаемым союзником России в ее экономическом, политическом, цивилизационном противостоянии Западу- прежде всего США. В любом случае, отмеченной позицией остается именно Запад. Образ Востока вторичен: он – производное от сегодняшних российских оценок Запада.
В этой своей двойственности современный миф (и русский миф, в частности) выступает механизмом консервации культуры и общества. Парные образы себя и «другого» моделируют простые, замкнуто-иерархические и неравноправные взаимоотношения, характерные для традиционного, статусно-сословного или «закрытого» общества. А ценностный барьер, делящий мир на «наш» и «их», позволяет переключать оценки и смысл действий участников мифологического сюжета по собственному усмотрению, при всех смысловых перипетиях сохраняя доминирующую позицию за собой. «Другой» здесь – не более чем превращенная фигура собственной несамостоятельности и несостоятельности. Мифологический образ врага, угрозы и т.п. вытесняет, замещает задачи рационального взаимодействия с другими в общем, реальном, немифологизированном времени нынешнего дня, практического действия.
Такая замкнутая парная конструкция – а по подобной модели конструируются взаимоотношения в парах «народ» и «власть», «интеллигенция» и «народ», «подлинные интеллигенты» и «образованщина» – как бы обосновывает сама себя. А потому несет в себе характеристики предопределенности, неотвратимой собственной «логики». Она недоступна рационализации, в принципе непроверяема и в этом смысле герметична. В нее можно быть только включенным (и тогда ты будешь причислен, признан, почувствуешь себя «своим») или не допущенным (и тогда ты – «чужак»). Всегдашняя проверка на «своих/чужих» – одна из прагматических функций мифа. Так же как «закрытость» – характерная черта любых мифологических построений. Миф по самой своей функции – отделять чужих и сплачивать своих – как бы обращает и замыкает «внутрь». Он в принципе не содержит высоко обобщенных, предельно идеализированных символов и значений, ориентирующих на универсальные ценности.
Вся подобная конструкция непроницаемого и самодостаточного целого – это особый механизм организации отечественной культуры, ее, так сказать, «понижающий трансформатор», задача которого- сводить многообразие и выбор к минимуму, устранять даже призрак сложности из любых социальных (экономических, политических) взаимоотношений. Борьба за подобное упрощение – устойчивая традиция образованного сословия в старой и новой России, говорящая о его глубокой фрустрированности, неуверенности в своих силах и своем времени, застарелом комплексе собственной неуместности и неполноценности. Не случайно наиболее популярные характеристики, заложенные в позитивный автостереотип русского (советского) человека, – это, по данным ВЦИОМ, именно «простота» и «открытость». В таком виде и сочетании они заданы, конечно, структурой и содержанием базового мифа.
Разумеется, в сколько-нибудь систематическом виде весь этот мифологический комплекс встречается лишь у русских националистических идеологов конца прошлого века – той эпохи, когда в России собственно и завершается оформление национальной идеологии. Мы теперь обнаруживаем в наших опросах лишь те или иные следы, осколки этой мифологии в массовом сознании, в риторике каких-то политических группировок (а они в наших условиях лишь заимствуют и выносят наверх массовые настроения, стереотипы реакций). Она воспроизводится в практике школьного преподавания, прежде всего русской истории и литературы, а также в деятельности средств массовой информации (особенно – наиболее массового канала, телевидения), в идеологических выступлениях ведущих политиков и фигур бюрократии среднего звена (многих губернаторов, например).
