— Он самый… Как немцы подходили, мать-покойница все вещи, получше которые, на огороде спрятала. Он яму раскопал и оттуда имущество носит — кому одеяло, кому фуфайку… Сегодня самовар приволок.
Синицын усмехнулся, отчего густые светлые усы его разошлись в стороны.
— Зачем же берут? — спросил комдив.
— Так ведь по доброй воле, товарищ полковник.
Солдат поставил стаканы из грубого зеленого стекла и подал колотый сахар в вазочке. Машков первый налил себе чаю и, грея на стакане руки, обжигаясь, пил.
— Не припомню, когда я за самоваром сидел, — сказал Богданов.
Он тоже налил себе стакан, хотя чаю ему не хотелось, и помешивал ложечкой сахар.
— Жена моя утверждает, что чай из самовара вкуснее. — заметил Веснин.
— А что вы думаете, правильно, — сказал Машков.
— У вас большая семья, Александр Аркадьевич? — спросил Богданов.
— Двое мальчиков, матушка, сестра, — ответил начальник штаба, подумав о том, что он уже говорил об этом полковнику.
— Фиалка… Фиалка… Фиалка… — доносился из-за дверей голос телефониста.
— У моих родителей из самовара только по воскресеньям пили, когда вся семья собиралась, — сказал Богданов.
— Да… Вы ведь холостяк, кажется? — спросил Машков.
Они разговаривали так не потому, что их действительно занимали воспоминания. Все трое думали в этот час о другом. Но обстановка мирного чаепития навязала им характер беседы.
Она вскоре оборвалась, потому что одно за другим начали поступать сведения о Белозубе. Первым явился его связной с донесением, потом офицер, посланный Весниным, и наконец позвонил сам Белозуб. Подходя к аппарату, полковник уже знал все. Командир тринадцатого полка оставил свой рубеж на скате безыменной высоты и отошел на первоначальные позиции. Его КП находился теперь на хуторе, в полутора километрах от КП дивизии. И не вступая по телефону в объяснения, Богданов приказал Белозубу явиться в штадив, передав командование полком майору Потапову. Положив трубку, Богданов вернулся к столу. Он был все еще озадачен — не столько самим фактом отступления, сколько тем, что отступление начал командир тринадцатого.
Богданов машинально отпил из стакана и медленно опустил его на стол. Впервые за все эти дни он подумал о том, что дивизии не прорвать немецких линий. Как ни тяжелы были бои последней недели, мысль об этом никогда не возникала в такой определенной форме. Некоторое время Богданов сидел, не разговаривая, как бы осваиваясь с новым положением. Потом потребовал карту и вместе с Весниным снова молча рассматривал ее. Дверь быстро открылась, и в комнату, не постучавшись, вошел Белозуб. Бывший командир тринадцатого был в валенках и в полушубке, запорошенном снегом. На румяном лице светились темные глаза.
Богданов поднял лицо от карты и внимательно посмотрел на майора.
— Сейчас доложу, товарищ полковник, — тихо сказал Белозуб. Он снял шапку, и светлые свалявшиеся волосы упали ему на лоб.
— Ну… — сказал комдив.
Белозуб шагнул вперед, и Богданов почувствовал приятный запах конского пота — майор примчался верхом.
— Товарищ полковник, вы меня знаете… — проговорил Белозуб.
— Можно без предисловия, — заметил комдив. Белозуб снял автомат и положил на стол. На белой от инея поверхности ствола остались черные пятна там, где пальцы прикоснулись к металлу.
— Говори, — сказал комдив.
Глаза Белозуба затуманились и как будто перестали видеть. С таким лицом майор поднимал людей в бой, навстречу опасности, которая никогда не казалась ему слишком большой.
— Я приказал отойти, — сказал Белозуб, и так как все молчали, он пояснил, повысив голос: — Связь была порвана… Мой посыльный не возвращался, его ранило… Ваш офицер связи опоздал…
Он помедлил и громко проговорил:
— Я вывел людей из огня.
— Так, — сказал Богданов.
— Без приказа! — прокричал Веснин.
Майор обвел всех странным, отсутствующим взглядом. Тонко запел самовар, и Белозуб изумленно прислушался. Он не сразу понял, откуда исходит этот уютный, забытый звук. И спокойствие, казалось, царившее здесь, столь непохожее на собственное состояние майора, обидело его.
— Комиссар полка Островский убит, — сказал Белозуб, прямо глядя на Машкова.
