Обвинители предполагают, что число тринадцать - это очень важное число, и тринадцать ран - это не спроста, это кабалистика, здесь начертано слово "Единый". Какой вздор! Ослепленные глаза никогда не видят света истины. Они не видят и того, что убийцам, очевидно, было не до философий, когда они, не зная, что делать, бросались из стороны в сторону, наносили удар за ударом, лишь бы скорей, лишь бы как-нибудь покончить с этим ужасным "мокрым" делом!
Приходится удивляться, как люди, сами себя гипнотизируя, заставляют себя думать в определенном направлении, явно не замечая того, что делается кругом, заставляют подыскивать словечки, меняющие смысл, и проч. {161} В самом деле, в обыденной жизни разве мы не говорим: он совершенно истек кровью! Говорим и говорим нередко, когда узнаем о какой-либо кровоточащей болезни, поранениях, несчастии, и никому в голову не приходит думать тогда о каком-либо ритуале. А здесь нашли убитого мальчика, всего израненного, добитого зверски, и удивляются и кричат: - Ах, какой ужас! Кровь из него источена!.. Это сделали евреи...
- Позвольте-с, - хочется спросить такого глубокомысленного человека, почему "источена" кровь, почему вы не говорите попросту, как говорили всегда раньше, - истек кровью. Это верно. И нельзя не истечь, когда убийцы так расправились с жертвой...
- Где кровь? - кричат.
- Да она там осталась, где совершалось убийство; на том предмете, на чем лежал этот несчастный мальчик, на тех руках, которые убивали эту жертву, на их платье, на их одежде...
Когда говорят это обыватели, когда говорят это даже обвинители, которые в сущности, те же обыватели в мундирах и фраках, - это мне еще понятно: легкомыслие и легковерие царят везде и всюду - что же удивительного, что мало образованные люди верят всякой ерунде, всяким сплетням, не имея достаточного научного чутья, не владея научным анализом, чтобы сказать да или нет в том вопросе, который совершенно выходит из рамок их обыденной деятельности, обыденных, всегда крайне ограниченных, знаний. Но вот, когда доктора, специально образованные, какими-то полунамеками, словечками начинают вам преподносить все это, как делал Косоротов, тогда так и хочется сказать:
- Господин хороший, для вас, однако, чечевичная похлебка значительно дороже научного первородства. Говорили ли вы так, с такими специально для этого процесса, придуманными выкрутасами, говорили ли где-либо еще хоть раз в своей жизни, когда вам приходилось осматривать трупы, изрешеченные ударами убийц? Нет, милостивый государь, вы этого не говорили, ибо вам не нужно там было валять "под жида", как вы это изволили сделать в Киеве.
У нас обыкновенно принято отделять социально-политическое бытие эксперта, от науки от его научных знаний, {162} очевидно выходя из того предположения, что совесть должна людей ставить выше предвзятостей. Но что будешь делать, если в жизни это бывает далеко не так...
Я утверждаю, что в экспертизе Косоротова насквозь было видно его антисемитское настроение, которым он так прочно давным-давно заражен. Отсюда такое трогательное объединение "эксперта от науки", ставшего в полное противоречие с мнением людей от науки не только киевского процесса, но и всего мира, - единение со всеми мракобесами нашего времени.
Суд в Киеве кончился, но суд над Косоротовым, Туфановым, Пранайтисом и Сикорским только начинается. Им придется испить до дна горькую чашу своей предвзятости, ибо научный мир всех стран разберет их слова и их дела по капельке и покажет им всю их несправедливость, все их ошибки, всю их неправду.
LXIV.
Экспертиза психиатрическая.
Вот он, старенький, дряхлый старичок - господин Сикорский.
О, этот давно известен мне. Под видом "науки", под видом учености скрывается не только неуч, - это бы ничего, мало ли их в наше время - а человек, избравший себе весьма удивительную специальность: доказать все, что только будет благоугодно начальству. Не только теперь, но и ранее он всегда проделывал такие не истории. Помните, как засадил он в сумасшедший дом Кондратия Малеванного - того, поистине, удивительного человека, страстного пропагандиста-сектанта, при чем, имейте в виду, Малеванный был совершенно здоровым человеком и таким же, к удивлению всех, вышел он из казанской лечебницы для душевнобольных, просидев там в одиночном заключении почти пятнадцать лет, - все по милости этого же психиатра-психолога Сикорского.
